Е. В. Дорджиева. Центральная власть и калмыцкая элита в XVIII — начале XX в.

Е. В. ДОРДЖИЕВА

ЦЕНТРАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ И КАЛМЫЦКАЯ ЭЛИТА В XVIII — НАЧАЛЕ XX в.

ДОРДЖИЕВА Елена Валерьевна, докторант кафедры истории России Московского государственного педагогического университета.

Возросший интерес к истории Российской империи закономерно активизировал внимание к ее региональному измерению, которое дает возможность изучить разнообразие сообществ, оказавшихся частью имперской системы, и их эволюцию. Исследование изменений, происходящих с «покоренными народами» в имперском пространстве, как правило связано с проблемой взаимоотношений центральной власти и региональных элит. В этом несомненный интерес представляет проблема взаимоотношений власти и региональной элиты в XVIII — начале XX в. как отношение личности к власти в ходе трансформации традиционного общества в пространстве Российской империи.

Интерес к традиционной калмыцкой элите неслучаен. Одной из характеристик исторического пути развития региона является патернализм в отношениях, сложившихся между властью и народом. Трехкратная победа К. Н. Илюмжинова на президентских выборах в Республике Калмыкия и новое назначение его губернатором позволили журналистам сформулировать тезис о возрождении ханской власти в Калмыкии, а политологам — вступить в рассуждения об идеологии регионализма калмыцкого лидера. Вместе с тем отсутствие каузальных объяснений феноменов политической культуры современной региональной элиты актуализирует исследование истории калмыцкой элиты, ее взаимоотношений с центральной властью в предшествующие эпохи.

В процессе изменения установок нойонов к власти, структуры их политических ценностей под влиянием взаимоотношений имперской власти и традиционной элиты калмыков в XVIII — начале XX в. выделяются несколько этапов. Основными событиями начального этапа (1630—1724 гг.) являлись освоение нойонами территории Нижнего Поволжья, борьба торгоутских¹ лидеров Дайчина (1644—1661 гг.), Мончака (1661—1669 гг.), Аюки (1669—1724 гг.) за централизацию и оформление Калмыцкого ханства. Этот период характеризовался знакомством традиционной элиты калмыков с новыми политическими ценностями Российского государства. Образ верховной власти в сознании нойонов олицетворяет царь, местной — хан, религиозной — Далай-лама. Поведенческий аспект отношения нойонов к верховной власти заключался в военной службе по охране границ государства.

На втором этапе (1724—1771 гг.) центральная власть взяла на себя инициативу назначения и смещения калмыцких ханов. В политической жизни главными событиями стали осуществленная в 1762 г. реформа Зарго (существовавшего при ханах судебно-административного органа) и исход большей части калмыков из России в Китай в 1771 г. Начинается усвоение политических ценностей империи молодым поколением калмыцких нойонов, вступивших в процесс первичной политической социализации. Представители традиционной элиты более зрелого возраста труднее прошли ресоциализацию. Эта группа нойонов усвоила политические нормы империи в той степени, в которой она следовала за властью в соответствии с закономерностями «авторитарного подчинения». Дальнейшее усвоение политических ценностей государства осложнилось изменением в 60-х гг. XVIII в. политики правительства в отношении традиционной калмыцкой элиты. В ответ на ограничение ханской власти, вмешательство российских чиновников во внутренние дела калмыков нарастает критичность нойонов в отношении власти, их разочарование в политике правительства, рост политического отчуждения. Поиск «идеальной» власти в сознании нойонов совпал с реальным намерением покинуть пределы империи и откочевать в Джунгарию, на родину предков.

Главным политическим содержанием третьего этапа (1771—1892 гг.) стало создание системы попечительства в Калмыкии. Назначение Павлом I наместником возрожденного ханства Чучея Тундутова (1800—1803 гг.) было негативно встречено традиционной элитой. С ликвидацией Калмыцкого ханства и оформлением системы попечительства в сознании нойонов сформировался новый образ местной власти, изменилась его субъектность. Местную власть персонифицировали главный и улусный попечители, чиновники Управления калмыцким народом. Верховная власть наряду с императором ассоциировалась с законом. В процессе усвоения политических ценностей империи периода модернизации лучше усваивались те ценности, которые были ближе приспособлены к национальной политической культуре, к примеру, законопослушание. В поведенческом аспекте отношения к власти преобладала готовность нойонов поддерживать императора.

На четвертом этапе (1892—1917 гг.) происходит трансформация традиционной калмыцкой элиты. Под влиянием революционной волны в империи возрастает политическая зрелость обуржуазившихся представителей калмыцкой элиты, их способность оценивать происходящие в политике процессы. В ответ на действия имперской власти, которая выводит региональную элиту за пределы политики (лишение прав представительства в Государственной думе), наблюдается повышение ее политической активности (движение за перевод калмыков в казачество, за создание национального правительства в степи). Поведенческий аспект проявляется в готовности традиционной элиты поддерживать власть (военная служба, материальная помощь армии в годы первой мировой войны, поддержка тезиса «Война до победного конца»), принимать участие в различных формах политической деятельности (представительство в Государственной думе, местных органах власти).

На восприятие нойонами власти, отношение их к политическим реалиям, их оценку политических процессов оказывала влияние традиционная система ценностей. Это подтверждает анализ образов власти. Сравним оценку образов реальной и идеальной власти в письмах нойонов. Под образом «идеальной» власти выступает верховная власть второй половины XVII в. Этот образ страдает тем, что многие проблемы прошлых лет выступают менее значимыми, чем трудности текущего дня, а достоинства — в приукрашенном виде. Эпистолярные материалы свидетельствуют, что нойоны были склонны позитивно оценивать прежнюю власть, основываясь на воспоминаниях о бытовом процветании. Так, наместник ханства Убаши (1761—1771 гг.) в 1765 г. жаловался астраханскому губернатору Н. А. Бекетову, что «выше Саратова в Луговой стороне по Иргизу и другим рекам начались новые поселения от русских людей, от которых чинятся калмыкам крайние обиды: захватывают без всякой причины скот их и самих людей… Между тем эти места с самого начала прихода калмыцкого народа с Россию никогда заселяемы не были, и всегда тамо кочевали калмыки без всякого препятствия и притеснения»². Оценивая реальную власть, нойоны констатировали вмешательство колониальных чиновников во внутренние дела калмыков, ослабление ханской власти. Так, наместник Дондук-Даши (1741—1761 гг.), тяготясь собственным бессилием, замечал в письме к астраханскому губернатору Д. Ф. Еропкину: «…хотя я над своими и командир, однако ж без вашего позволения ничего сделать не могу»³.

Традиционная элита выражала свое недовольство по поводу христианизации подвластного населения, которая являлась одним из важных направлений правительственной политики в XVIII в. Владелица Солома в письме к императрице Анне Иоанновне в 1732 г. замечала: «Улуса моего крестятся люди, которые не ради любления веры вашей, но чтоб им не давать мне дани надлежащей, бегают и крестятся. А иные воры пожелают воровать и, чтоб им быть свободным от моего штрафа убежа, крестятся, и по крещении ниже в вашей, ниже в нашей вере пребывают, токмо между тем воруют и жилищу нашему чинят повреждение». Она волновалась: «И тако бегая от податей и для воровства крестя улус мой весь разойдется, и мне от кого будет подати збирая кормиться? Улусу не будет, и как уже владельцем жить не имеется способу»⁴.

Накануне исхода в Китай традиционная элита выражала недовольство политикой правительства и прежде всего военных ведомств по отношению к калмыкам. Не только знать, но и простолюдины жаловались, что они «берутся в государеву службу большим числом, пришли в изнурение и крайнее разорение»⁵. Примечательно, что 4 января 1771 г. наместник Убаши, призывая калмыков к исходу из России, объявил о намерении императрицы Екатерины II перевести «для написания в солдаты десять тысяч человек»⁶, чем вызвал массовое недовольство.

Представления об «идеальной» власти являлись важной характеристикой политических ценностей калмыцкой элиты. Ее атрибуты сформировались в сознании нойонов, с одной стороны, под влиянием традиций калмыцкого общества, с другой — источники, создающие идеальные представления, имеющие психологическое происхождение. Они были связаны с базовыми потребностями. Потребность в безопасности, присущая нойонам, повлияла на формирование у «идеальной» власти такого свойства, как способность защитить их. В 60-х гг. XVIII в. под воздействием насущных потребностей (стремления сохранить автономию ханства, территорию кочевий, традиционные ценности и религию) неодобряемые действия центральной власти подталкивали нойонов к противопоставлению ей более желательного образа, намерению покинуть пределы империи, откочевать на родину предков, присоединиться к единоверцам. Результаты исхода калмыков в Китай (гибель большого числа людей во время перехода через казахские степи; «растворение» пришельцев в Цинской империи; раскол калмыцкого народа) подтверждают вывод о том, что традиционная элита не прогнозировала такое развитие событий.

Традиции национальной политической культуры (авторитарность, приоритет религиозного сознания, патернализм) оказали влияние на формирование образов власти. Центральную власть нойоны олицетворяли с императором. Личность монарха заслоняет государство. Нойон Чидан в письме Екатерине I от 24 августа 1725 г. просил о выплате жалованья и сообщал о своей верной службе Петру I: «Отец мой и я служили Его Императорскому Величеству давно много лет, прежде сего Его Императорское величество нас жаловал всегда. А ныне Ваше Императорское величество служить верно, не щадя головы своей обещаю, а два года жалованья не получали»⁷. Наложение образов императора и империи объясняется характерным для традиционного сознания стремлением к персонификации общественных связей.

Сформировавшаяся психологическая связь императора и традиционной калмыцкой элиты регулировалась не только чувством преклонения перед авторитетом монарха, но и чувством покорности, страха. Так, 2 марта 1708 г. Аюка-хан в письме к астраханскому коменданту М. И. Чирикову предупредил: «Ваше войско збираетца в Хиву, и то мне слышно. А тамошние люди бухарцы и касаки (казахи — Е. Д.), и каракалпаки, и хивинцы против ваших воинских людей идти войною, и про то я слышал. А в их странах воды и сена нет и, чтоб государевым служилым людям не было какой худобы, и о том я себе помышляю. А после на меня не было б гневу от государя, ежели мне ныне про тамошние страны вам не возвестить, и в том я опасен. Изволь посыльщика срочно о всем посылать к царскому величеству»⁸.

Эпистолярные источники свидетельствуют, что в сознании калмыцких нойонов сформировался интенсивный образ монарха в качестве защитника. В конфликтных ситуациях нойоны грозили местным чиновникам, что будут «писать великому государю». Такой образ монарха возник как способ психологической защиты в отношениях нойонов с местной властью. Нескончаемый поток различных форм апелляций к монаршей воле и милости представлял собой помимо прочего скрытую линию противопоставления «наивного монархизма» порядкам бюрократического государства.

Формированию субъектного образа власти в сознании нойонов способствовала эффективная коммуникация имперской власти с нойонами. Помимо письменных посланий и контактов с астраханскими губернаторами и командирами «Калмыцких дел» вплоть до исхода калмыков в Китай в 1771 г. нойоны активно использовали возможность посетить столицу, чтобы лично ходатайствовать перед императором о своем деле. В XIX — начале XX вв. в связи с оформлением системы попечительства визиты традиционной элиты в столицу сократились. Тем не менее, вплоть до 1917 г. отдельные представители традиционной элиты калмыков располагали возможностью получения личной аудиенции императора⁹.

Религия закрепила формирование образа монарха как «помазанника божьего». Выступавший в сознании нойонов в образе центральной власти император являлся воплощением бога. Так, в региональных газетах в 1909 г. по поводу представления депутации астраханских калмыков Николаю II сообщалось, что «по верованию широких народных масс мон-голо-калмыков, русские Белые цари являются воплощением одного из самых популярных божеств — буддо-ламайского культа «Гетельгекчи — Дара — эке», т. е. избавительницы рода человеческого от страданий материального мира, богини высшей мудрости, любви и милосердия», поэтому калмыки преподнесли императору серебряное изваяние этого божества старинной тибетской работы, хранившееся в одном из степных монастырей¹⁰.

Рационализация сознания нойонов приводит к изменениям в восприятии власти в XIX в.: наряду с монархом имперская власть ассоциировалась у традиционной элиты с законом. К примеру, владелец Хошоутовского улуса князь Церен-Норбо Тюменев в письме от 30 мая 1844 г. и вдова нойона Яндыко-Икицохуровского улуса Церен-Убуши Ользе-те, излагая свою просьбу, связанную с пересмотром дела о наследовании Яндыко-Икицохуровского улуса, апеллировали к императору Николаю I и российской судебной власти. Просители оперировали статьями Свода законов империи, изданного в 1832 г., Положениями 24 ноября 1834 г. об управлении калмыцким народом¹¹.

В структуре образов власти традиционной элиты калмыков особую нишу занимали колониальные чиновники, выступавшие носителями воли монарха. Их роль в повседневной жизни нойонов возросла по мере изменения региональной политики имперской власти в сторону ограничения автономии ханства и распространения на калмыков общероссийских законов. В начале XVIII в. на территории улусов колониальные чиновники не проживали. Нойоны поддерживали письменные контакты с местными астраханскими властями¹².

Анализ эпистолярных источников свидетельствует, что наряду с общей идентичностью подданных монарха нойоны сохраняют местные идентичности. В улусах они олицетворяют традиционную власть, отсюда острая потребность утвердить свой статус посредством осуществления неподконтрольной правительственным чиновникам внешней и внутренней политики, защиты подвластного населения. О характере взаимоотношений калмыцкой элиты и представителей правительственной администрации говорит стиль обращения, распространенный в письмах: П. М. Апраксина владельцы называли «братом» или «отцом»¹³; в обращении к М. И. Чирикову чаще использовали термин «милость». Астраханский чиновник в сознании нойонов имел образ политического и военного союзника, а не колонизатора, которому следует подчиняться. К примеру, письма Аюки-хана по стилю больше похожи на указы. На это обратил внимание еще сотрудник Коллегии иностранных дел В. М. Бакунин: «Он же, Аюка-хан, к бывшим в Астрахани боярам и воеводам и к другим российским командирам письма свои писал указами и сие продолжал до бытности в Астрахани губернатора Волынского¹⁴, который то весьма пресек возвратною к нему таких его указов обсылкою»¹⁵.

Сравнивая колониальных чиновников — своих современников с прежними носителями местной власти, нойоны часто идеализировали последних. Образ правительственного чиновника, сформировавшийся в сознании традиционной элиты калмыков, претерпевает существенную трансформацию после изменения механизма взаимодействия центральной власти с калмыцкой окраиной. В 1715 г. Петр I распорядился создать особый контрольно-управленческий орган «Калмыцкие дела». В улусы был откомандирован стольник Д. Е. Бахметьев с отрядом в 600 чел. для охраны российской границы от набегов кочевых народов и на помощь хану Аюке против кубанского султана Бактагирея. Помимо официальных задач состоящий при «Калмыцких делах» должен был «секретно разведывать» и регулярно докладывать в столицу о настроении и поведении хана, его дипломатической активности.

Эпистолярные материалы свидетельствуют, что колониальному чиновнику не сразу удалось завоевать расположение калмыцкой элиты. К примеру, Чакдорчжаб, принимавший участие в столкновениях между татарами и кабардинцами, отказывался поначалу выполнять его требования. Он заявил посланцу саратовского воеводы: «Бахметев не велит ходить на кубанцев, а кубанцы русских людей и калмыков разоряют, а мне русских людей и калмыков жаль и хочу кубанцев разорить без остатка; турецкого султана и крымского хана они мало и слушают; я рад хотя с собакою идти на кубанцев, а Бахметева и других никого слушать не буду, буду слушать указу царского величества, каков будет прислан за государевою подписью и печатью с денщиком, который бы мог между мною и кубанцами рассудить, за дело ли я с ними ссорюсь или нет»¹⁶.

Однако уже при преемниках Д. Е. Бахметьева характер взаимоотношений нойонов и командиров «Калмыцких дел», а с ним и образ колониального чиновника в сознании традиционной элиты изменяются. После смерти Аюки в 1724 г., назначив наместником ханства самого слабого из наследников, правительство берет курс на постепенное ограничение автономии ханства. На фоне ослабления ханской власти заметно расширяются прерогативы астраханского губернатора и руководителя «Калмыцких дел», которые придерживались политики разделения традиционной элиты на соперничающие группировки и поддерживания искусственного баланса между ними.

Колониальная власть в лице императора, астраханского губернатора, руководителя «Калмыцких дел» воспринималась нойонами в качестве своеобразного арбитра в междоусобных конфликтах традиционной элиты. Нойоны осознавали, что присутствие колониальных чиновников сдерживает развитие междоусобиц.

Местную власть в Калмыцкой степи олицетворял хан. Под влиянием контекста политической ситуации правительство то укрепляло ханскую власть, то ослабляло ее. Двойственность региональной политики была подмечена калмыцкими нойонами. В эпистолярных источниках сохранились их замечания по поводу ханской власти. Так, Яман в 1724 г. писал астраханскому губернатору А. П. Волынскому: «Кому бы ни быть ханом все равно, и только что прибавок ему будет один титул и место первое, а пожиток ево с одних только с его собственных улусов, а протчие де владельцы всяк владеет своими улусами и управляет, и хан к ним ничем интере-соватца не повинен и слушать ево в том никто не будет»¹⁷. В сознании нойонов хан — первый среди равных.

Особое место в структуре образов власти, сформировавшейся в сознании традиционной элиты, занимала религиозная власть. Ее олицетворением для нойонов был Далай-лама. Верховный иерарх Тибета внимательно следил за развитием политической ситуации в калмыцких улусах. В среде калмыцкой элиты сформировалось устойчивое мнение, что только из рук Далай-ламы можно получить ханскую печать и титул. Поэтому, когда в 1731 г. Церен-Дондук вопреки традиции был провозглашен ханом указом Анны Иоаннов-ны, легитимность его власти вызвала большие сомнения у нойонов. К примеру, его основной соперник Дондук-Омбо утверждал, что «по нашему закону ханами бывают по указу вышняго и обо всем сведущаго Далай-ламы, а по светскому обычаю те, которые могут дела исправлять с благополучием народа»¹⁸. Поскольку Тибет был центром буддизма, посещение его святынь и лицезрение Далай-ламы считалось высшим благом. Образ религиозной власти, так же как и верховной, имеет божественное происхождение в сознании нойонов. Очевидец сообщал, что «Далай-ламинские места калмыки в таком почтении имеют, что с охотою и умереть тамо желают», а «Далай-ламу, человека суща, не только боготворят, но и жертвами почитают и именем его клянутся»¹⁹.

В первой половине XVIII в. поездки нойонов в Тибет на богомолье совершались с разрешения правительства. В 1721 г. Аюка не получил разрешения Петра I посетить Далай-ламу²⁰. Перед смертью хан завещал захоронить его пепел в Тибете. В 1724 г. покойного сожгли, а урну с его пеплом хранили до 1729 г., когда с разрешения Коллегии Иностранных дел Церен-Дондук отправил ее в Тибет²¹. Отказ отпустить Аюку на богомолье объяснялся опасениями, что его отъезд спровоцирует междоусобицу в ханстве и приход к власти нежелательного для имперской власти кандидата. В других случаях нойоны, как правило, получали разрешение на поездку. Например, в 1729 г. удовлетворена просьба Доржи Назарова, племянника Аюки-хана, посетить Тибет²². Правительство в XVIII в. не запрещало нойонам поддерживать традиционные связи с Тибетом, однако рекомендовало нойонам не покидать улусы, а направлять в такие поездки специальных послов, за которыми устанавливался надзор.

Характеристика отношения нойонов к власти была бы неполной, если бы мы не упомянули об одной важной составляющей политической психологии калмыков. Речь идет об их потребности в сильной, твердой власти. Поклонение силе и упование на нее глубоко проникло в ментальность разных слоев калмыцкого общества. Простолюдины, зайсанги, нойоны ощущали необходимость в сильной власти, твердой руке. Потребность в монархической власти бывшие нойоны выражали даже после победы Февральской революции 1917 г. Так, князь Д. Тундутов, прибывший для участия в работе съезда представителей калмыцкого народа с кавказского фронта, в марте 1917 г. был арестован астраханскими властями за открытую монархическую пропаганду²³.

Важный момент исследования образов власти (поведенческий) связан с готовностью традиционной элиты поддерживать власть. Если в XVIII в. поддержка имперской власти нойонами заключалась в готовности защищать границы государства, принимать участие в походах против неприятелей, то в XIX — начале XX в. традиционная элита была готова поддерживать власть, принимая участие в различных видах политической деятельности, что рационализации сознания нойонов. Последние занимались благотворительной деятельностью. К примеру, в 1855 г. Джамбо-тайши Тундутов жертвует 30 тыс. руб. серебром в пользу раненых²⁴.

Таким образом, установки на власть в сознании калмыцких нойонов изменялись под влиянием контекста политических событий. Отношение нойонов к власти характеризовалось прежде всего ее персонификаций и дифференцированным подходом к ее носителям. Структура образов власти традиционной калмыцкой элиты включала в себя образы верховной, колониальной, местной, религиозной власти. На формирование образов власти существенное влияние оказали традиции национальной политической культуры и особенности психологии нойонов: персонификация власти, стойкий этатизм, потребительское отношение к государству и его институтам. Индивидуальное восприятие власти нойонами сформировалось под воздействием авторитарности. Политической культуре традиционной элиты присущи культ лидера, который наделен особым могуществом и огромными возможностями. На уровне системы ценностей ее проявления — приверженность традиционным нормам и ценностям, одобренным властью и калмыцким обществом. Образы власти нойонов субъектны, связаны с конкретными людьми. В поведенческом плане отношение нойонов к власти прослеживается по степени готовности традиционной элиты поддерживать власть, принимать участие в разных формах политической деятельности.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹  Торгоуты, дербеты, хошоуты — этнополитические объединения калмыков.

²  Пальмов Н. Н. Этюды по истории приволжских калмыков. Ч. 5. Астрахань, 1932. С. 4.

³ Национальный архив Республики Калмыкия (НА РК). Фонд. 36 «Состоящий при Калмыцких делах при астраханском губернаторе». Оп. 1. Д. 194. Л. 32.

⁴  Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Фонд 119 «Калмыцкие дела». Оп. 1. 1732—1733 гг. Д. 20. Л. 43 об. 44.

⁵ НА РК. Ф. 36. Д. 418. Л. 41.

⁶ Там же. Д. 420. Л. 87.

⁷ АВПРИ. Ф. 119. Оп. 1. 1725 г. Д. 18 Л. 8.

⁸ Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Фонд 407 «Казанская губернская канцелярия». Оп. 1. Д. 870. Л. 18.

⁹ Астраханский вестник. ¹ 5762. 24 февр. 1909 г. Л. 3.

¹⁰ Там же.

¹¹  РГАДА. Ф. 186 «Ф. А. Бюлер, барон», 1622—1896. Оп. 1. Д. 136. Л. 31—39 об.

¹² Там же. Ф. 407. Оп. 1. Д. 870. Л. 43; Д. 874. Л. 137; Д. 877. Л. 127; Л. 22, 36; Д. 870. Л. 28; Д. 876 л. 65; Д. 877. Л. 109; Д. 874. Л. 78; Д. 877. Л. 131; Д. 870. Л. 58; Д. 872. Л. 23; Д. 874. Л. 101; Д. 870. Л. 69.

¹³ 5 сентября 1710 г. П. М. Апраксин заключил договор с Аюкой, который обещал верно служить России, охранять нижневолжские города. В свою очередь казанский и астраханский губернатор, назвавшись братом хана, гарантировал ему военную помощь в борьбе с неприятелями.

¹⁴  Волынский Артемий Петрович в 1719 г. назначен Петром I астраханским губернатором. При Екатерине I стал казанским губернатором, при Анне Иоанновне в 1738 г. — кабинет-министром. В 1740 г. возглавил заговор против засилья иностранцев вокруг российского престола, казнен по обвинению в государственной измене.

¹⁵  Бакунин В. М. Описание калмыцких народов, а особливо из них торгоутского, поступков их ханов и владельцев. Элиста, 1995. С. 38.

¹⁶  Цит. по: Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Сочинения: В 18 кн. Кн. 9. Т. 17—18. М., 1993. С. 346.

¹⁷ НА РК. Ф. 36. Оп. 1. Д. 15. Л. 105.

¹⁸ АВПРИ. Ф. 119. Оп. 1. 1723 г. Д. 5. Л. 16 об.

¹⁹ Бакунин В. М. Указ. соч. С. 140, 143.

²⁰ АВПРИ. Ф. 119. Оп. 1. 1731—1732 гг. Д. 9. Л. 51. Об.-54 об.

²¹ Бакунин В. М. Указ. соч. С. 66.

²² АВПРИ. Ф. 119. Оп. 1. 1732—1735 гг. Д. 18. Л. 96 об-97.

²³ Глухов К. И. Очерки по истории революционного движения в Калмыкии. Астрахань, 1927. С. 17.

²⁴ РГИА. Фонд 383 «Первый департамент МГИ (1838—1866 гг.)». Оп. 18. Д. 23744.

Поступила 30.10.06.