О. С. Пугачёв. Мультикультурный диалог в границах информационного поля музея-заповедника «Тарханы»

О. С. ПУГАЧЁВ

МУЛЬТИКУЛЬТУРНЫЙ ДИАЛОГ В ГРАНИЦАХ ИНФОРМАЦИОННОГО ПОЛЯ МУЗЕЯ-ЗАПОВЕДНИКА «ТАРХАНЫ»¹

ПУГАЧЁВ Олег Сергеевич, профессор кафедры философии и истории Пензенской государственной сельскохозяйственной академии, доктор философских наук.

Ключевые слова: диалог культур, музей, Тарханы, М. Ю. Лермонтов

Key words: dialogue of cultures, museum, Tarkhany, M. Yu. Lermontov

Нахождение музея на пересечении диалога культур не всегда очевидно уже по той причине, что информационные каналы имеют явный и латентный характер. Здесь имеется в виду то, что часто трудно или невозможно установить, как, каким образом и в каком виде (адекватном начальному образу или искаженном) доходит информация до своего получателя. В период популярности Интернета в тени остаются «старые», но все же отнюдь не устаревшие способы обмена сведениями с их ценностно-оценочными акцентами: беседа, газета, книга, альбом, буклет, фотографии и др. И если жесткие и бумажные носители в процессе транспортации достаточно стабильны в том смысле, что начальные информационные блоки, заложенные в них, а также с них же считываемые, идентичны (при условии неучета возможных технических помех или порчи), то вербальные блоки изменчивы, непостоянны, коннотативны, ассоциативны, аллюзивны и пр. Это увеличивает вероятность получения на выходе информации, не имеющей ничего общего со знанием. Однако в разных информационных полях существуют довольно статусные образования, которые соотносятся с такими феноменами, как известность, слава, репутация, авторитет и др.

Большую роль в вербальной и смешанной информации играют слухи. До сих пор у некоторых людей сохраняется (при всем скептическом отношении к этому способу передачи и получения сведений) не просто амбивалентное, а пиететное отношение к ним, так как слухи иногда подтверждаются. Кроме того, у слухов есть примордиальная основа (хороший слух, дурные слухи и т. п.). Если говорить о музее «Тарханы», то и официальный (удостоверенный) рейтинг, и слухи совпадают в том, что это «чудо Пензенской земли»².

Информационное поле этого феномена достаточно широко. Его можно схематично ранжировать по разным локальным и темпоральным параметрам. Приведем только один пример: место (локус), район, область, Россия, ближнее зарубежье, дальнее зарубежье.

На самом ближнем, по радиусу, локальном уровне мы выделяем село с информационным «центром» (что, конечно, условно и берется нами для упрощения). Ареалом распространения генерированных музеем информационных волн на первых порах служит село. Это взаимодействие источника и «пользователя» (жителей села) никогда не было в чистом виде, поскольку как перед открытием музея, так и после этого события (30 июля 1939 г.) существовали группы экскурсантов, а также и индивидуальные посетители, которые получали информацию о знаменитых местах, пользуясь в то время именно слухами, поскольку даже официальные документы часто принимали их за чистую монету. Так, вскрытие полов часовни-усыпальницы Лермонтовых-Арсе-ньевых в 1936 г. произошло из-за слухов о том, что в революционные годы склеп Лермонтова был вскрыт, что гроб поэта висел на 4-х цепях, одна (другой вариант — две) из которых оборвалась, и т. п. Комиссия установила, что место отсутствия плит в полу часовни напротив памятника М. Ю. Лермонтову не является входом в склеп поэта. Для проверки слухов кирпичную кладку склепа разобрали. Затем был проделан и вход для всех желающих взглянуть на металлический ящик. Естественно, далеко не каждого влекло в подземелье чувство благоговения. Зачастую это было простое любопытство, связанное с интуитивной попыткой заглянуть по ту сторону бытия. В целом информационное значение этого акта, когда был нарушен и до сих пор не восстановлен покой усопшего поэта, невелико и нравственно сомнительно, поскольку может иметь лишь специальную сигнификацию, связанную с реставрацией и сохранением памятника. С православной точки зрения, как и со стороны общечеловеческих моральных ценностей, это явная аномия. Однако именно информация о возможности проникнуть в склеп для некоторых посетителей «Тархан» могла выступать в качестве одного из весомых побудительных мотивов.

Мог ли здесь возникнуть мультикультурный диалог? Как его следовало бы вести? Во-первых, нужно учесть сложную ситуацию культурно-политического раскола внутри нового государства — СССР. В Советском Союзе атеизм принял, по завету В. И. Ленина, воинствующую форму. Тархан-ская церковная жизнь была подавлена. Противостояние коммунистическому официозу было исключено. Диалог был заменен монологом огромной, хорошо организованной пропагандистской машины. Образ М. Ю. Лермонтова быстро революционизировался и «секуляризировался», благодаря чему в информационный «пакет» вошли такие общие и надолго ставшие каноническими штампы, как: «Лермонтов был далек от того, чтобы склонить голову перед неумолимыми факторами социального и политического гнета. Бунтарская, протестующая натура поэта заявляет себя на каждом шагу. Жажда действия и борьбы неизменно живет в нем и проявляется в негодующих, обличающих строках его произведений»³.

Общая идеологическая среда, контекст, в который включен образ поэта, выглядел так: «Расцвет культуры и искусства в стране социализма происходит на основе глубокого изучения и освоения классического наследства. В нашей стране великие гении прошлой культуры получают достойную оценку. Творчество Лермонтова, проникнутое страстным обличением крепостнической жандармской России, заставляет нас глубже почувствовать различие двух общественных систем, двух эпох в развитии человечества: эпохи, основанной на эксплуатации и угнетении, и эпохи свободного, всестороннего развития человеческой личности в условиях социализма. Лермонтов смутно предчувствовал, что современное ему общество должно исчезнуть и уступить место другому, более совершенному... Эта вера в возможность гармонического и свободного развития личности делает Лермонтова особенно близким нашей эпохе, нашему счастливому, не знающему рабства и угнетения, социалистическому обществу»⁴. Эта цитата нужна для четкого представления того магистрального информационного канала, по канонам которого транслировался для читательской публики официально утвержденный статус поэта в программе нового культурного строительства. Как видим, он существенно внешний, социальный, а не внутренний, личностно ориентированный.

С 1939 г. страна готовилась к 100-летию со дня смерти поэта. Любопытно, что локальный (в отличие от общего) уровень информации о поэте в том же путеводителе (раздел «Лермонтов в Тарханах»), также далеко не свободный от идеологии, позволял больше представить индивидуальное, личностное начало. Здесь в информативном поле оказывается иная, более интимная и человечная по характеру лексика. «Семейный раздор тяжело отражался на впечатлительном мальчике»⁵. «Приезда Лермонтова в Тарханы крестьяне и дворовые всегда ожидали с нетерпением, так как при нем не применялись телесные наказания, а бедным он давал кому хлеба, кому одежду»⁶. О старом доме Арсеньевых: «Тот дом для Арсеньевой был полон тяжелых переживаний, в нем умерли ее муж и единственная дочь»⁷. «На этом вязе устраивались качели для маленького Миши»⁸. Авторы этого раздела путеводителя, В. А. Корнилов и А. И. Храмов, — местные люди, тесно связанные с бывшими Тарханами и Чембаром.

Александр Иванович Храмов (1901 —1958) — первый директор домов-музеев М. Ю. Лермонтова в Тарханах и В. Г. Белинского в бывшем Чембаре. По поручению Н. К. Крупской он проделал огромную работу по организации музеев, а с 1944 г. стал директором музея В. Г. Белинского. Эту эстафету подхватил В. А. Корнилов (1888—1968), который, хотя и не был коренным жителем, но с давних лет служил в Чембаре, а с 1938 г. стал сотрудником объединенных в одну организацию музеев Белинского и Лермонтова.

В информационном поле «локуса» меняется «температура» фона: тон сведений становится теплее, он окрашивается в доверительные тона и носит отпечаток более близкого, не-дистанцированного рассказа о поэте, его семье и окружении. Внешне не расходясь с официально установленной «идео-формой» поэта, локальная, музейная, интерпретация более человечна, хотя и не всегда истинна, поскольку лермонто-ведению предстояло еще многое открыть и переосмыслить в биографии и творчестве поэта.

В связи с вышеизложенным мы можем выделить внутренний «диалог» или, точнее, взаимодействие между локальной, сугубо музейной, информацией о Лермонтове и ее официальным, ранее определяемым в виде идеологического клише статусом лермонтовского образа.

В Стране Советов был взят курс на расцвет и сближение наций, поэтому творческое наследие М. Ю. Лермонтова становилось достоянием больших и малых народов, населяющих страну. Таким образом, диалог культур, касающийся личности, творчества и судьбы М. Ю. Лермонтова, в 1936—1950-е гг. велся под влиянием официозной идеологической матрицы, ибо открыто выйти за ее рамки или создать нечто ей противоречащее было невозможно. Однако локальное поле знаний медленно, но неуклонно накапливало информационный материал, на основе которого возникали те или другие интерпретационные возможности.

По традиции провинциальная историческая или историко-литературная наука называется краеведением. Академическая наука, связанная с центром (Москва, Ленинград — Санкт-Петербург), либо игнорирует краеведение, либо считает его чем-то вспомогательным. Не раз приходилось быть свидетелем «встречи» двух разных информационных потоков: официальной науки вузовского типа и данных, которые накопило лермонтоведение (и краеведение) му-зейно-архивного, локального типа. Многие местные факты удивляли столичных ученых именно новизной и детальностью, причем детальностью, имеющей возможность (в случае ее учета или системного, концептуального использования) изменить устоявшиеся парадигмальные схемы «большого» лермонтоведения. Сам по себе этот вопрос, а также проблема со-существования двух научно-информационных слоев, относящихся к одному и тому же объекту, интересны для анализа и требуют отдельного исследования.

Если говорить о первых годах работы музея, то среди его посетителей преобладали представители титульной нации — русские. Хотя уже тот период можно охарактеризовать как динамично развивающийся мультикультурный полилог, имея в виду большое количество переводов произведений Лермонтова на языки народов СССР. Например, в Азербайджане существовали переводы еще с 80-х гг. XIX в., активно наследие поэта переводилось в 20—30-е гг. ХХ в. (М. Насифи, М. Рагим и др.). В 1941 г. вышел первый том избранных сочинений Лермонтова на азербайджанском языке, к 1935 г. в Армении был опубликован полный перевод «Героя нашего времени». Далее, ориентируя читателя на подробную информацию в «Лермонтовской энциклопедии», назовем башкирскую, белорусскую, бурятскую, грузинскую, дагестанскую, еврейскую (идиш), казахскую, карельскую, киргизскую, коми, латышскую, литовскую, марийскую, молдавскую, осетинскую, таджикскую, татарскую, туркменскую, удмуртскую, узбекскую, украинскую, чечено-ингушскую, чувашскую, эстонскую, якутскую литературы.

Рецепции Лермонтова в инокультурных мирах носят разновременной характер. По степени влияния они также разновалентны. Так, некоторые представители национальных литератур называли М. Ю. Лермонтова и его наследие определяющим фактором в их собственном творческом становлении.

Оставляя на будущее детальный анализ структуры литературного диалога в информационном поле музея-заповедника «Тарханы», обратимся в качестве примера только к двум векторам этого диалога, характерного для музея в настоящее время. Один из них в своем генезисе обозначился в качестве выставки работ фотохудожников музея-заповедника «Тарханы» в Минске, музее Я. Коласа. Безусловно, деловым отношениям между музеями почти всегда предшествует личное знакомство и сотрудничество их директоров, в данном случае — Т. М. Мельниковой («Тарханы») и З. Н. Комаровской (музей Я. Коласа). Предварительные переговоры привели к конкретному результату.

Другой вектор культурного сотрудничества «Тархан», также обозначившийся в 2012 г., направлен на Восток. Наши коллеги представляли отдел музейной педагогики, научный и экспозиционно-выставочный отделы музея А. Кунанбаева (1845—1904) — великого поэта и просветителя казахского народа. С культурой России его тесно связало знакомство с русскими политическими ссыльными в Казахстане. Через них он приобщился к наследию классической русской литературы: творчеству А. С. Пушкина, И. А. Крылова, В. Г. Белинского, М. Ю. Лермонтова, И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, Н. Г. Чернышевского. Лермонтовское наследие повлияло на творческую судьбу Абая. Казахский поэт не просто много переводил М. Ю. Лермонтова на родной язык, но и был сторонником его эстетического мировоззрения.

Коллеги из Государственного историко-культурного и литературно-мемориального заповедника-музея Абая «Жиде-бай-Борили» (г. Семей) ознакомились с экспозициями музея «Тарханы», а на встрече с его сотрудниками рассказали о работе музея Абая, поделились опытом, обсудили общие проблемы. Обе стороны в дальнейшем будут развивать сотрудничество музеев.

Выявление новых аспектов мультикультурного диалога на основе информационного поля музея «Тарханы» требует определения его ядра и периферийных зон, круга персональных активных агентов культурной информации, степени ее научной обоснованности, характеристики обратных связей и их субъектов и т. п. Это необходимо для того, чтобы «мосты» культуры были прочными, выполняющими высокую миссию построения гуманного многополюсного и толерантного мира.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Статья написана при поддержке гранта РГНФ 12-13-58000.

² См.: Тимошенко Я. Пензенские чудеса // Пензенская правда. 2012. 13 нояб. С. 4.

³ Любович Н. М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество // По лермонтовским местам. Сер. «Путеводители Государственного литературного музея». № 1. М.: Изд-е Гослитмузея, 1940. С. 31—32.

⁴ Там же. С. 38—39.

⁵ Там же. С. 41.

⁶ Там же. С. 44.

⁷ Там же. С. 47.

⁸ Там же. С. 48.

Поступила 19.06.2013.