Н. М. Инюшкин, Л. Н. Мешкова. Этнокультурный диалог в жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова

Н. М. ИНЮШКИН, Л. Н. МЕШКОВА

ЭТНОКУЛЬТУРНЫЙ ДИАЛОГ В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА¹

ИНЮШКИН Николай Михайлович, заведующий кафедрой изобразительного искусства и культурологии Пензенского государственного университета, доктор философских наук, профессор.

МЕШКОВА Людмила Николаевна, доцент кафедры изобразительного искусства и культурологии Пензенского государственного университета, кандидат философских наук.

Ключевые слова: межкультурный диалог, этнокультурное влияние, мировоззрение, М. Ю. Лермонтов

Key words: cross-cultural dialogue, ethno-cultural influence, world outlook, M. Yu. Lermontov

В статье рассматривается творчество М. Ю. Лермонтова, его нравственно-мировоззренческая парадигма как отражение межкультурного диалога, «участниками» которого являются этнонациональные традиции русской культуры, европейская культура и культура Востока.

The paper considers M. Yu. Lermontov's works, his moral and philosophical paradigm as a reflection of cross-cultural dialogue, whose «participants» are the ethno-national traditions of the Russian culture, the European culture and the culture of the East.

200-летие со дня рождения М. Ю. Лермонтова является не только славной исторической датой, но и поводом задуматься о том, насколько значительны для россиян XXI в. творческое наследие и личность великого поэта, прозаика, драматурга. Не претендуя на всеохватность этой темы, осуществим попытку обратить внимание на одну весьма актуальную для нашего времени грань — процесс межкультурного диалога, отраженный в повседневной жизни поэта, его духовных и эстетических исканиях, и формировании своеобразной нравственно-мировоззренческой парадигмы и произведениях.

Даже конспективное рассмотрение факторов, способствовавших творческому восприятию и освоению Лермонтовым этнонационального богатства культурной среды его эпохи, имеет не только познавательный, но и важный воспитательный смысл для современного российского общества. Объективно и субъективно первым таким фактором являются природные характеристики, особенности бытийной среды, окружавшей Лермонтова, да и любого человека с раннего детства. Это эффект, онтогенетически, личностно сознательно или бессознательно испытывается каждым. Назовем его культурным импринтингом, имея в виду особую очень раннюю, но глубоко воздействующую, остающуюся весьма надолго, реакцию запечатления: «И долго-долго ум хранит первоначальны впечатления». Запечатленное во многом остается масштабом, мерилом, архитепическим зовом к родному исконному, своему.

Пожалуй, самое яркое подтверждение этому — лермонтовское стихотворение «1-е января». Поэт уже видел московский «Кремль в час утра золотой», уже полюбил «Цепи синих гор Кавказа», уже жил в столичном Петербурге, «Пестрою толпою окружен», уже очами Демона взирал на «Хоры стройные светил». Но «В минуту жизни трудную», «вольной птицей», все же летит он памятью своей к перво-запечатленному тарханскому пространству:

«И вижу я себя ребенком; и кругом

Родные все места: высокий барский дом

И сад с разрушенной теплицей;

Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,

А за прудом село дымится — и встают

Вдали туманы над полями.

В аллею темную вхожу я; сквозь кусты

Глядит вечерний луч, и желтые листы

Шумят под робкими шагами»².

И как развитие впечатлений и оценок среды, с детства поэта окружавшей, пензенскими краями невеянное, и сознательно подчеркнутое Лермонтовым, не всем свойственное умение увидеть и эстетически воспринять объекты неяркого внешнего пространства.

«С отрадой многим незнакомой

Я вижу полное гумно,

Избу, покрытую соломой,

С резными ставнями окно...»³.

Но в мир первоначальных впечатлений, по жизни переосмыслявшихся поэтом, тоже в детские годы вошло не только типично для русских природное, бытийное пространство. Пожалуй, почти импринтинговый характер имеют кавказские впечатления, являющиеся одними из первых побудителей поликультурного восприятия мира во всем его богатстве. Именно такой объединительный смысл заключен в строке раннего стихотворения Лермонтова «Кавказ»:

«Как сладкую песню отчизны моей, Люблю я Кавказ»⁴.

И, если вдуматься, то по сути развитием поэтического воплощения позитивного восприятия богатства природного мира Отчизны как многообразного единства является и стихотворение «Мой дом» (1820—1831):

«Мой дом везде, где есть небесный свод, Где только слышны звуки песен. Все, в чем есть искра жизни, в нем живет, Но для поэта он не тесен»⁵.

Две первые строки приведенного четверостишия дают возможность перейти от существующего помимо воли человеческой единого небесного свода, к роли именно человеком создаваемого — звукам песен, слову, тому «в чем есть искра жизни». Именно эти культурой и культурами творимые феномены, артефакты среды, формировавшие духовный мир Лермонтова с детства, являют собой важный фактор поликультурного этнонационального диалога в повседневности бытия, сознании и творчества.

Мысли и чувства, облеченные в слова, для Мишеля, чьи первые годы прошли в российской глубинке, образ жизни дворянской семьи давал возможность восприятия многообразия форм такого облечения. Конечно, это было связано с попытками сознательного, рафинированного, исключающего низкого неевропеизированного влияния, этнически характерной среды на детей-дворян.

Бабушка Лермонтова, Е. А. Арсеньева, очень старавшаяся сделать для внука все как можно лучше, не в полной мере, а в кое-чем пыталась идти подобным путем. Однако, знай она о записи, сделанной пятнадцатилетним Мишелем в своем дневнике, вряд ли бы стала приглашать ему мамушкой иноземку: «Как жалко, что у меня была мамушкой немка, а не русская — я не слышал сказок народных; — в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской сло-весности»⁶.

Понимая неправомерность причисления произведений поэта к сфере провинциальной культуры, подчеркнем, что питающими творческую фантазию источниками были в значительной степени впечатления, рожденные естественными, незамечаемыми воздействиями этнобытия, его ценностями и обычаями. Виденное не раз в Тарханах крестьянское отношение к хлебу, при котором, скажем, наступить ногой на малый его кусочек считалось кощунством, когда крошки со стола сметали в ладонь и отправляли в рот, казалось бы, для дворянского небедного подростка не очень понятно и близко. Однако юный поэт, не чуждый модных романтических образов и оборотов, в стихотворении «Пир», где есть упоминание о музах, грациях, Фебе, заканчивает приглашение любезному другу неожиданной строкой: «А снедь — кусок прекрасный хлеба».

В художественные картины поэм и стихотворений, имеющих мировую культурную ценность, будто этюды, запечатленные в памяти с тарханской поры, проходят образы, которые имеют конкретное этническое происхождение.

Семик — древний языческий праздник, совпадающий с христианской Троицей, церковью не признававшийся, но сохранившийся веками в народном быту тарханцев, сопровождался красивыми обрядами. П. А. Фролов в своей книге «Лермонтовские Тарханы» очень подробно, опираясь на исторические факты и личные, многолетние наблюдения, описывает его детали и устойчивое бытование. Мы же видим лишь то, как в лермонтовских стихотворных строках преломляется когда-то увиденное на земле детства.

В «Кавказском пленнике», раннем романтическом произведении 1828 г., читаем:

«И к волосам своим густым Цветы весенние вплетали; Гляделися в зерцало вод, И лица их в нем трепетали»⁷.

Так это же отзвук обязательного на Семик гадания, когда каждая девица, подойдя поближе к воде, снимала с головы венок, шептала над ним заветное желание и опускала его в пруд. От того, как поведет себя венок, зависит судьба девушки. Хорошо, если долго на воде продержится да от берега не отойдет далеко, тогда долга будет и счастливая жизнь с любимым. А если далеко унесет — отдадут за постылого и счастья не видать.

Первый приведенный пример взят из раннего произведения, но вот строки одного из последних лермонтовских творений — стихотворения «Сон»:

«И снился мне сияющий огнями Вечерний пир в родимой стороне. Меж юных жен, увенчанных цветами, Шел разговор веселый обо мне»⁸.

Это снова далекое эхо летних Тархан на Троицу, когда на венках уже не гадали, но праздничная толпа девушек и парней, к которым присоединялись и молодые женщины, «увенчанные цветами», водили хороводы и не спеша проходили по улицам села.

«Достаточно в старинном селе Лермонтово послушать старинные песни, особенно когда они излагаются „сказкой", а не поются „на голос", — отмечал А. С. Андреев-Кривич, автор книги «Тарханская пора», — чтобы понять, откуда лермонтовский „калашниковский" язык и стих: прямо от народа, от хранимого из веков народного стиха, от сохраненного песнью старинного языка»⁹. Этническое, фольклорное наследие, питавшее творчество великого поэта, обретает новое качество на тарханской земле в начале XXI в.

Однако еще раз отметим, что несомненность влияния русского слова во всех формах его бытия не противоречила сознанию и интересам растущего Мишеля к европейским языкам. Известно, что уже тарханские воспитатели будущего поэта, немка Х. О. Ремер и француз Ж. Капе, научили его свободному владению своими родными языками, открыв путь к знакомству с культурным богатством этих народов.

Процесс приобщения подростка Мишеля к европейской культуре активизировался после переезда вместе с Е. А. Арсеньевой в Москву в конце лета 1827 г. Не вдаваясь в детали домашнего обучения в первопрестольной, учебы в университетском благородном пансионе и самом университете, отметим главное для наших суждений о роли культурного диалога в жизни и творчестве Лермонтова. Подойдем к обозначению нового по качеству этапа освоения, творческого переосмысления и перевоплощения многогранного европейского культуротворчества, оттолкнувшись от нескольких слов воспоминаний друга Лермонтова А. П. Шан-Гирея: «Мишель начал учиться английскому языку по Байрону и через несколько месяцев стал свободно понимать его; читал Мура и поэтические произведения Вальтер Скотта»¹⁰.

Это был 1829 г., когда гения английского романтизма читал, воспринимал, переживал будущий гений русской литературы, уже начавший писать собственные стихи. Первые дошедшие до нас лермонтовские поэтические строки 1828 г. свидетельствуют о творческом интересе и знании того, что становилось важными интеллектуально-эстетическими компонентами сознания Мишеля. Это «Заблуждение Купидона», «Цевница», «Когда Рафаэль вдохновенный».

Первым иностранным автором, к которому Лермонтов обратился именно в то время в поисках родственных мыслей и сюжетов, был немецкий поэт и драматург Ф. Шиллер. И заметим, что уже тогда начала реализовываться принципиально характерная для диалогического культурного процесса черта лермонтовской творческой личности. Это феномен поэтического переосмысления тех произведений европейских авторов, когда, с одной стороны, сохраняется, подчас усиливается дух оригинала в переводах и переделках русского поэта, а с другой — становится поводом для его собственного творчества. Ф. Шиллер является, пожалуй, именно той многогранной личностью, чьи теоретические взгляды на искусство, мотивы произведений, питали не только разножанровые поэтические создания Лермонтова (лирика, баллада, эпиграммы), но и ранние драматургические работы. И все это не случайно: Шиллер для юного русского поэта — выразитель идей свободы, тираноборец, борец за права и достоинства личности.

Любопытно, что английскому языку юный поэт начал учиться по Байрону. В развитии творческой личности Лермонтова великий романтик сравним только с влиянием Пушкина, который и сам был не чужд байронизму. При всем многообразии переводов и подражаний, заимствовании сюжетных и стилистических мотивов, личностную значимость для диалога русского поэта с английским гением имело наличие в духе его произведений ненависти к политическому и национальному гнету, противопоставление природы и естественных чувств обществу, разочарованности в людях и сосредоточенности в себе.

Однако, понимая искренность желания равняться на бескомпромиссного романтика («...И Байрона достигнуть я б хотел»), выделим фактор весьма важный для понимания специфики лермонтовского диалога с европейскими культурами. Несомненная творческая важность этого процесса для формирования и развития великого россиянина не исключает сохранение духовной и поэтической самостоятельности.

«Нет, я не Байрон, я другой, Еще неведомый избранник, Как он гонимый миром странник, Но только с русскою душой»¹¹.

Не вдаваясь в текстологическое рассмотрение развития этого принципиально важного поэтически выраженного тезиса, отметим, что многочисленные словесные, тематические, духовно-романтические заимствования Лермонтова могут быть осмысленны лишь в контексте всей эволюции его творчества, меняющейся роли европейского романтизма в развитии русской культуры. Поэтому, никоим образом не отрицая продуктивности диалогических связей, в частности, с великим Байроном, можно утверждать, что зрелая лермонтовская лирика и проза освобождаются от байронических штампов во имя народности, психологической и социальной конкретности российского бытия.

В этот важный период своей жизни Лермонтов, с детства свободно владевший французским языком, знавший французскую литературу и перекликавшийся с ее идеями и мотивами в творчестве, осознанно отстаивает стремление к независимости русской культуры. «Мы должны жить своею самостоятельною жизнью и внести свое самобытное в общечеловеческое, — говорил он А. А. Краевскому. — Зачем нам все тянуться за Европою и за французским»¹². В Европе поэт никогда не был, ни с кем из интересных ему деятелей западной культуры знаком не был и диалог, воплощенный в слове, так сказать, слышен только читателям великого русского поэта, прозаика, драматурга.

Восток, чье материальное и духовное многообразие отражено в бытии Кавказа, был частью лермонтовского бытия. Нами уже отмечалось, что этот любимый поэтом с детства край является одним из его первоначальных впечатлений. «Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе»¹³.

Эмоциональность в этом произведении 1832 г. доминирует. Если же продолжить приводившиеся выше фрагмент воспоминания А.А. Краевского о беседе с Лермонтовым, то там есть слова, во многом знаменательные для понимания межкультурного диалога именно как процесса развивающегося и обогащаегося разносторонними аспектами. «Я многому научился у азиатов, и мне бы хотелось проникнуть в таинства азиатского миросозерцания, зачатки которого и для самих азиатов и для нас еще мало понятны. Но, поверь мне, <...> там на Востоке тайник богатых откровений»¹⁴.

Конечно, проникновение в этот тайник не было процессом специфически исследовательским. Познание азиатского миросозерцания, обогащение ориенталистской эрудиции поэта проходили в контексте практического, так сказать, «по жизни» познания и переживания многообразных проявлений культуры этого края, воплощенных в повседневности, в народном искусстве.

Баллады и «южные поэмы» свидетельствуют не только о знании современного Лермонтову быта Грузии, Дагестана, Чечни, Кабарды, но и знакомстве с песенной стороной «сурового края свободы». Близкое знакомство с богатым фольклором кавказских народов, непосредственно изученным в скитаниях по огромному региону, подтверждают легенды Дарьяльского ущелья и черкесские песни его героев. В поэтические зарисовки бытового жанра, присутствующие во многих стихотворениях на кавказскую тему, в прозу, нередко вплетаются и разнородные психологические, ментальные характеристики горных племен: их гордость, неустрашимость, верность долгу, любовь к свободе, художественная одаренность, воплощаемая на фоне чудесной природы. Однако, например, в «Бэле» обозначены черты, не вызывающие положительной оценки. Но тема Кавказа, Востока вообще, присутствующая практически на всех этапах жизни Лермонтова, важна для наших наблюдений за этнокультурным диалогом не только как факт мастерского воплощения сущности национальных культур. По сути «схема» восприятия, осмысления, переосмысления культур Востока — не забудем, что для Лермонтова они означали и классическую древность не только Кавказа, — во многом схожа с процессом познания европейского культурного пространства.

Констатируя это, мы имеем возможность перейти к методологически важному, отражающему мировоззренческую динамику лермонтовского понимания многообразия культур, моменту. Через отмеченную «схему» идет осмысление гением России русской ментальности, рождаемой положением равноудаленности от Запада и Востока. Размышляя об этом, Лермонтов диалектичен. Тема одиночества, ярко выраженная в «Выхожу один я на дорогу» — это, думается, не только передача личностных ощущений, это и понимание того, что, будучи альтернативой разобщенному миру Запада и Востока, срединное положение России предопределяет ее одиночество. Однако в произведениях зрелого Лермонтова, не ставшего ни на западнические, ни на ориеталистские позиции, порой жестко оценивавшего Отечество, любимого «странной любовью», присутствует мысль о важности не противопоставлять, разделять, а соединять, сопоставлять полярности, об исторической важности евразийского диалога.

Мудрый «Герой нашего времени» показывает не только противоречия, но и перспективность совмещения культурных моделей. Коренная черта самобытной открытости русской культуры в способности перенимать, совмещать на благо собственной оригинальности. Жизнь и творческое наследие Лермонтова, чей «гений веки пролетит», являют собой урок важности понимания в современном бытии российского общества и отечественной культуры этнокультурного диалога, его продуктивного развития.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта № 12-13-58000a «Диалог этнических культур в провинциальном пространстве. История и современность (на материалах Пензенского края»).

² Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в четырех томах. М.; Л.: Изд-воАН СССР, 1961—1962. Т. 1. С. 466—467.

³ Там же. С. 509.

⁴ Там же. С. 75.

⁵ Там же. С. 300.

⁶ Там же. Т. 4. С. 528.

⁷ Там же. Т. 2. С. 19.

⁸ Там же. Т. 1. С. 530.

⁹ Андреев-Краевич С.А. Тарханская пора. [Жизнь и деятельность М.Ю. Лермонтова в Тарханах]. Саратов: Приволж. кн. изд-во, 1976.

С. 203—204.

¹⁰ М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Худ. лит., 1964.

С. 37.

¹¹ Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1. С. 361.

¹² М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 245.

¹³ Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1. С. 353.

¹⁴ М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 245.

Поступила 28.11.2013.

REFERENCES

¹ Stat'ja podgotovlena pri finansovoj podderzhke RGNF v ramkah nauchno-issledovatel'skogo proekta № 12-13-58000a «Dialog jetnicheskih kul'tur v provincial'nom prostranstve. Istorija i sovremennost' (na materialah Penzenskogo kraja»).

² Lermontov M.Ju. Sobranie sochinenij v chetyreh tomah. M.; L.: Izd-vo

AN SSSR, 1961—1962. T. 1. S. 466—467.

³ Tam zhe. S. 509.

⁴ Tam zhe. S. 75.

⁵ Tam zhe. S. 300.

⁶ Tam zhe. T. 4. S. 528.

⁷ Tam zhe. T. 2. S. 19.

⁸ Tam zhe. T. 1. S. 530.

⁹ Andreev-Kraevich S.A. Tarhanskaja pora. [Zhizn' i dejatel'nost' M.Ju. Ler-montova v Tarhanah]. Saratov: Privolzh. kn. izd-vo, 1976. S. 203—204.

¹⁰ M.Ju. Lermontov v vospominanijah sovremennikov. M.: Hud. lit., 1964.S. 37.

¹¹ Lermontov M.Ju. Sobranie sochinenij v chetyreh tomah. T. 1. S. 361.

¹² M.Ju. Lermontov v vospominanijah sovremennikov. S. 245.

¹³ Lermontov M.Ju. Sobranie sochinenij v chetyreh tomah. T. 1. S. 353.

¹⁴ M.Ju. Lermontov v vospominanijah sovremennikov. S. 245.

N. M. Inyushkin, L. N. Meshkova. Cultural Dialogue in M. Lermontov's Life and Works

The paper considers Mikhail Lermontov's works as a reflection of cross-cultural dialogue and ethno-cultural richness of the cultural environment of his era. One of the factors feeding the creative imagination of the poet were the impressions of the village of Tarkhany environment surrounding him since childhood. Undeniable influence of the Russian culture does not exclude influence of the European culture. I was already in the early period of the poet's works, that Lermontov's feature fundamentally characteristic for dialogic cultural process started to manifest itself. This is a phenomenon of poetic rethinking of works by European authors preserving the spirit of the original in translations by the Russian poet becoming grounds for his own creativity. We can therefore say that mature Lermontov's lyric poetry and prose are exempt from Byronic clichms in the name of folk origins, psychological and social specificity of Russia's life.

Enrichment of the poet's Orientalist erudition occurred in the context of practical knowledge of diverse manifestations of the Caucasus culture. The «scheme» of perception of Eastern cultures is, in many ways, similar to the process of knowledge of the European cultural space. It is through this scheme that the poet dialectically understands the Russian mentality, created by the position of being equidistant from the East and the West. There is an idea of historical importance of the Eurasian dialogue in mature works by Lermontov, a poet who preferred neither Western, nor Orientalist grounds, who sometimes strictly appraised his Fatherland. Life and creative legacy of Lermontov are a lesson in understanding the necessity of Russian culture in modern objective reality as well as of ethno-cultural dialogue and its efficient development.

INYUSHKIN Nikolai Mikhailovich, Doctor of Philosophical Sciences, Full

Professor, Head of the Department of Fine Arts and Culturology, Penza State University.

MESHKOVA Lyudmila Nikolaevna, Candidate of Philosophical Sciences, Associate Professor at the Department of Fine Arts and Culturology, Penza State University.