А. В. Логинов, А. М. Магдеев. Влияние на политический процесс российского менталитета и региональной идентичности

А. В. ЛОГИНОВ А. М. МАГДЕЕВ

ВЛИЯНИЕ НА ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС РОССИЙСКОГО МЕНТАЛИТЕТА И РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

ЛОГИНОВ Александр Валерьевич, доцент кафедры регионоведения и политологии Мордовского государственного университета, кандидат политических наук.

МАГДЕЕВ Альберт Мокаддясович, доцент кафедры регионоведения и политологии Мордовского государственного университета.

Ключевые слова: политический менталитет, региональная идентичность, политический процесс, политические традиции, культурные архетипы, патернализм, политический порядок, устойчивость власти

Key words: political mentality, regional identity, political process, political traditions, cultural antitype, paternalism, political order, state power sustainability

Динамический аспект современного политического процесса в России во многом обусловлен условиями «почвы»: архетипами российской ментальности и особенностями региональной идентичности. В связи с этим наиболее интересны труды по регионализму, культурно-исторической и цивили-зационной геополитике¹, территориальной и национальной идентичности². По справедливому замечанию Д. Н. Замятина, главное в понятии «региональная идентичность» — это «обнаружить прочные и тесные связи, укореняющие местные сообщества и отдельных людей, показать процедуры самоидентификации, в которых образ региона может представлять как образы людей, населяющих и осваивающих эту территорию»³.

Политический менталитет предполагает активное восприятие окружающей действительности на уровне отдельной социальной общности и ее субъектов. Политический менталитет связан с опытом, повседневной жизнью и включает в себя представления о политической реальности, ценностные ориентации, политические установки, поведенческие стереотипы реагирования на конкретную политическую ситуацию.

Г. Лебон указывает на психологические особенности людей, проживающих в том или ином типе общества. По его словам, самым большим впечатлением от его многочисленных путешествий стало знание о том, что «каждый народ обладает душевным строем столь же устойчивым, как и его анатомические особенности, и от него-то и происходят его чувства, его мысли, его учреждения, его верования и искусства»⁴. Душа народа, по Лебону, представляет собой совокупность моральных и интеллектуальных особенностей каждого народа. Это «синтез всего его прошлого, наследство всех его предков и побудительные причины поведения»⁵. Он подчеркивает, что эти качества могут варьироваться у представителей одной и той же расы, но при этом большинству представителей того или иного общества принадлежит определенное количество общих психологических особенностей. Каждый народ под влиянием этих общих качеств формирует свой стиль общения. Характер общественных отношений тоже складывается веками и поэтому является практически неизменным. «Только на внешний взгляд народ круто меняет свой язык, свой государственный строй, свои верования, свое искусство. Для того чтобы произвести подобные перемены в действительности, нужно изменить его душу»⁶.

Как писал Н. А. Бердяев, «в душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины. У русских „природа", стихийная сила, сильнее, чем у западных людей. <...> Элемент природно-языческий вошел и в русское христианство. В типе русского человека всегда сталкиваются два элемента — первобытное, природное язычество,стихийность бесконечной русской земли и православный, из Византии полученный, аскетизм, устремленность к потустороннему миру»⁷.

Есть и другие показатели, но все они сводятся к одному: «Россия представляет собой континентальную страну с трудно осваиваемыми территориями, суровым климатом, ограниченным доступом к благоприятным океаническим зонам с их дешевыми транспортными артериями, имеет огромную протяженность, которая, с одной стороны, предоставляет необъятные запасы ресурсов, но, с другой стороны, затрудняет их транспортировку. Несмотря на все оговорки, следует признать, что в контексте с исторически складывавшимся менталитетом данная географическая среда, приводившая к непредсказуемости результатов труда, явилась существенным фактором, повлиявшим на формирование русского характера»⁸.

На взаимосвязь ландшафтных условий и традиций общества обращает внимание О. Шпенглер: «Раса имеет корни. Раса и ландшафт едины. Где растение коренится, там оно и умирает. Можно, пожалуй, задавать вопрос о „родине" расы, однако надо знать, что там, где ее родина, там раса со своими вполне определенными чертами тела и души и остается. Если мы ее там не обнаруживаем, ее больше нет вообще нигде. Раса не переселяется. Люди переходят с места на место; последующие их поколения рождаются тогда в постоянно меняющихся ландшафтах; ландшафт приобретает тайную силу над растительным в их существе, и наконец выражение расы радикально меняется: старое угасает и является новое. То не англичане и немцы выехали в Америку, но люди эти отправились туда как англичане и немцы; и теперь их правнуки пребывают там как янки, ведь давно уже ни для кого не секрет, что индейская почва оказала свое на них воздействие: из поколения в поколение они делаются все более похожими на искорененное население»⁹.

Д. Н. Замятин обращает внимание на процесс миграционной «подвижности» географических образов территории: «Во-первых, сам образ может расширяться, включая элементы географических реалий соседних территорий — в результате формируется новый, более яркий и мощный образ. Во-вторых, географические образы территории могут перемещаться со своими носителями, трансформируясь по ходу миграции и влияя на траекторию миграции. Так, украинцы, переселяясь в конце XIX — начале XX вв. на Дальний Восток, стремились осваивать территории, близкие по ландшафтным характеристикам территориям их выселения. Переносились также стереотипы пространственного поведения, отношение к ландшафту, которые по мере освоения новой территории все же изменялись»¹⁰.

Эти условия почвы и расы, о которых говорил О. Шпенглер, на наш взгляд, многое объясняют в процессе заимствования различных зарубежных моделей государственности и адаптации последних к российским условиям. Везде влияние почвы настолько велико, что все реформаторские порывы, в какую бы сторону они не были ориентированы (на Запад или на Восток), неизбежно будут подвержены влиянию «расы и ландшафта».

В чем же особенность российской «почвы»? В. И. Пан-тин и В. В. Лапкин справедливо отмечают, что, несмотря на чередование реформ и контрреформ, «можно выявить и инварианты движения в чередующейся последовательности реформ и контрреформ: сохраняющийся, несмотря на все изменения, самодержавный характер власти и собственности, преобладание государственного патернализма и т. д.»¹¹. На наш взгляд, это «естественное ограничение почвы» многое объясняет. Российские реформаторы рано или поздно сталкиваются с нередкими случаями инерции этнической традиции по отношению к заимствованным реформаторским моделям.

Следуя общей логике, что ландшафт диктует условия дальнейшего развития «расы» и в той или иной степени определяет региональную идентичность, нам, для более глубокого понимания социально-политических процессов, необходимо выяснить, какие ресурсы и ограничения несет в себе ландшафт России. Географические особенности России таковы, что в ней преобладают водные и лесные ресурсы¹². Поэтому независимо от цикла развития в России всегда преобладают две подструктуры: «вода» и «дерево». Они в совокупности формируют стартовые условия или, точнее, «генетический образ российской почвы».

Важнейшая особенность российской «почвы» заключается в уникальном характере взаимосвязи народа и элиты.

В России всегда существует запрос на харизматических лидеров, ориентирующихся на установление духовной, эмоциональной связи с народом. С этим, в частности, связаны и ментальные основы российского общества, коренящиеся в глубине народной стихии. В связи с этим Н. А. Бердяев указывал на «противоречивость, двойственность и иррационализм „русской души"» — поразительный симбиоз анархизма и этатизма, готовности отдать жизнь за свободу и неслыханного шовинизма и интернационализма, гуманизма и жестокости, аскетизма и гедонизма, «ангельской святости» и «зверской низости».

Условия российской «почвы», накопленный исторический опыт народов, населяющих Россию, сформировали традиции, характерные для российской действительности. Одной из них является традиция политического централизма. Отмечается решающая роль нескольких факторов специфичности отечественной истории, организации экономической и социальной жизни, национальной культуры и менталитета: рассредоточение населения на огромных пространствах и изначально слабые связи между территориальными общностями, исключительная значимость борьбы за выживание в условиях сурового северного климата, а также (это самое важное) многовековой процесс собирания земель, т. е. экстенсивный рост на протяжении примерно шестисот лет. Постоянная территориальная экспансия требовала государственности в форме самовластия и милитаризации страны и огромного напряжения народных сил. Традиция политического централизма была присуща светской и церковной власти и во многом была обусловлена борьбой против раздробленности, за независимость Российского государства.

В разные периоды политическая стабильность в России либо отсутствовала, либо была кратковременной. Поэтому реформы, рассчитанные на отдаленную перспективу (например, аграрная реформа, провозглашенная П. А. Столыпиным, и др.), были незавершенными. Стабильность оставалась для российской власти ценностью, которую не удавалось сохранять долго. Когда она достигалась в условиях централизации, то тут же становилась для правящей элиты «вещью в себе», которую надо сохранить во что бы то ни стало. В этот спокойный и самодостаточный период правящей элитой, как правило, практически не осуществлялось

никаких вложений в развитие экономики и социальной сферы. В результате политического застоя, излишней приверженности к централизму часто складывалась ситуация, которая приводила к тому, что каждая эпоха увеличивала бюрократизацию государства.

Б. А. Исаев и Н. А. Баранов отмечают, что «для российского политического менталитета характерным является культ государственной власти, преклонение перед ней как воплощением силы и господства. Такая фетишизация государственной власти порождает этатизм, причем не в западном, а, скорее, в восточном смысле. Этатизм основывается на том, что российское государство, наделяющееся сверхъестественными свойствами, рационально воспринимается как создатель российской действительности»¹³.

В целом мы разделяем приведенное выше мнение, однако полагаем, что абсолютизировать это политическое явление применительно к российскому обществу не совсем верно. Исторический опыт других государств (в том числе европейских) также свидетельствует о наличии хотя бы частичного запроса общества на этатизм и патернализм. Практика европейских государств — наиболее яркое тому подтверждение.

Представляется существенным принять во внимание концепцию Ю. С. Пивоварова и А. И. Фурсова, согласно которой системообразующим элементом русской истории выступает «власть — не политическая, государственная или экономическая, а Власть как метафизическое явление. Власть вообще. Она рушилась всякий раз, когда приобретала слишком много государственных, политических или классовых черт. Она рушилась и рушила все вокруг себя, как только начинала преобразовывать русскую реальность на несоответствующий этой реальности западный манер — буржуазный или антибуржуазный»¹⁴. По их мнению, такие властные отношения — результат влияния ордынского господства на Русь. Именно Орда принесла на Русь принцип «Власть — все, население — ничто». Власть — единственно значимый социальный субъект. Получается, что ордынское нашествие как бы изменило национальный генетический код с европейского на какой-то иной¹⁵.

Б. Б. Виногродский, обращаясь к вопросу об устойчивости власти, излагает одну из малораспространенных в России версий: «Власть — это некая божественная эманация, которую проводит Правитель, которая распределяется в пространстве и разносится на людей. Власть нужно удерживать удержанием состояния. Такова базовая концепция. Когда персонажи начинают терять власть, то, следовательно, власть начинает уходить, ее начинают растаскивать. Так начинается разрушение страны.

Мы являемся свидетелями и участниками того, как этот процесс происходит в нашей стране. То есть, с одной стороны, делаются какие-то большие усилия, достаточно много лет периодически появляются какие-то персонажи, а в конечном итоге все сводится к тому, что кто-то держит какие-то кресла и куски власти, которая перетаскивается каждым на свою сторону.

В России существует множество точек зрения, есть большое количество людей стратегически мыслящих. Но почти не встречается людей, системно понимающих от начала до конца, что такое власть, каким образом она структурирует страну, что такое страна, каким образом она живет в каждом человеке, что такое человек, каким образом он живет в стране. Эти перекрестные связи и ссылки, которые создают социальное равенство, очень сильно разрушены»¹⁶.

Еще одной характеристикой российского политического менталитета является отождествление государства с большой семьей. Отсюда вытекают понимание общенародного единства как духовного родства и стремление заменить бездушные правовые нормы нравственными ценностями. В российском политическом менталитете государственная власть ставится выше закона. В силу недостаточной систематизации формируется политическая установка, ориентированная на неверие в закон в качестве воплощения справедливости и средства борьбы со злом. Большинство населения, понимая необходимость неких общих правил, готово соблюдать законы, но только при условии соблюдения законов представителями власти.

В силу дефицита стабильности базовой ценностью политического менталитета россиян выступает порядок. В связи с этим большинство граждан чувствует себя комфортно лишь в ситуации определенности, где существуют конкретные предписания, что и как делать. Ситуация неопределенности, где «разрешено все, что не запрещено законом», допускается свобода выбора и действий, раздражает. Такая ситуация оценивается в российском обществе как «непорядок». В российском обществе эти предписания наделяются еще и политическим смыслом: тот или иной способ жизнедеятельности должен быть разрешен «сверху» инструкциями, стандартами, законами. Социально-политические предписания должны касаться всех сторон жизни человека, и чем больше предписаний, шире сфера их деятельности и, соответственно, меньше свободы выбора, тем больше порядка в обществе. Поэтому в российском менталитете социальный порядок неразрывно связывается с государством, роль которого состоит в упорядочении всех общественных отношений¹⁷. В то же время часто складывается ситуация, когда власть, принимая законы, не требует от общества их исполнения, а народ в свою очередь не требует от власти исполнения даваемых ему обещаний.

Одной из составляющих российской региональной идентичности является патернализм. В современной трактовке патернализм понимается как доктрина и деятельность с позиций «отеческой заботы» по отношению к слоям и группам, менее защищенным в социальном и экономическом отношениях. Корни патерналистской традиции в русской культуре, в том числе и политической, находятся в историческом прошлом¹⁸. Основой традиционной культуры, важнейшей социальной ячейкой аграрного общества была патриархальная семья. Обусловленные природно-климатическими условиями патерналистские черты закрепились в русской крестьянской культуре. Православие освятило эти отношения авторитетом церкви. Таким образом, патернализм стал аксиомой, культурным архетипом, закрепленным в российской ментальности и политической культуре. На эту типологическую черту российского общества было обращено внимание исторической мысли еще в XIX в., начиная с известного утверждения Н. М. Карамзина о том, что в России самодержавное правление есть отеческое правление.

Во многих работах А. Л. Янова с опорой на реальные данные об определенных этапах постордынской истории Руси — России (времен, например, Ивана III) обосновывается идея о борьбе в русской политической истории двух традиций — европейской и патерналистской. Он пишет: «Упустите хоть на минуту из виду этот роковой дуализм русской политической традиции, и вы просто не сможете объяснить внезапный и насильственный сдвиг цивилизацион-ной парадигмы России от европейской, заданной ей в 1480-е Иваном III Великим, к патерналистской — после самодержавной революции Грозного царя в 1560-е (в результате которой страна, совсем как в 1917-м, неожиданно утратила не только свой традиционный политический курс, но и саму европейскую идентичность). Не сможете вы объяснить и то, что произошло полтора столетия спустя. А именно столь же катастрофический и насильственный обратный сдвиг к европейской парадигме при Петре. <...> И все лишь затем, чтоб еще через два столетия настиг ее новый гигантский взмах исторического „маятника", и она, по сути, вернулась в 1917 г. к парадигме Грозного, опять утратив европейскую идентичность. А потом всего лишь три поколения спустя новый взмах „маятника" в 1991-м. Как объясните вы эту странную динамику русской истории, не допустив, что работают в ней две противоположные традиции?»¹⁹.

Патернализм как поведенческий стереотип пронизывал политическую культуру образованного общества. Естественно, что его проявления обозначались понятиями, соответствующими времени. Наиболее распространенными словами, отражавшими разные стороны патернализма, были «попечение» и «покровительство», а также производные от них. Патернализм как базисное основание в Российской империи реализовывался в категориях заботливости, надзора, поощрения, защиты, благотворения, воспомоществования, пожертвования, облегчения, благоснисхождения, дарения.

История советского периода подтверждает устойчивость сформировавшихся патерналистских традиций. Партийные органы осуществляли функции опеки, надзирая, поощряя и наказывая граждан, руководствуясь нормами морального кодекса строителя коммунизма.

Б. А. Исаев и Н. А. Баранов справедливо отмечают, что актуальность проблем патернализма подтверждается и событиями наших дней, когда сложившаяся в постсоветский период ситуация продемонстрировала потребность народа в опеке со стороны государства, в гарантиях социальной помощи и защиты, которые рассматривает как нечто априорное, как обязательную функцию власти. Патерналистские традиции можно отнести к «коллективно бессознательному», т. е. архетипу культуры, усвоенному человеком в процессе социализации, который управляет его поведением на уровне подсознания²⁰.

В то же время существует мнение, что современный российский патернализм во многом имеет вынужденный характер: в силу отсутствия у людей «запаса прочности» они вынуждены опираться на государство. Поэтому фактический отказ государства от своих социальных обязательств или их передача на региональный и местный уровень без адекватного финансового обеспечения обычно расценивается российским обществом как нарушение сложившегося архетипа. Часто это приводит к очередному всплеску протестных настроений, как, например, монетизация льгот (январь 2005 г.).

Одной из характеристик российского менталитета является отсутствующая или слабовыраженная политическая преемственность у кругов, приходивших к власти. Каждая политическая власть нередко начинала утверждать себя с отрицания прошлого политического опыта, развенчивая предыдущие политические правления.

Элита на разных этапах истории российского государства порождала многочисленные национальные идеи, инициативы, реформы. Российская власть чрезвычайно богата всевозможными лидерами, идеями, но возможность планомерной реализации последних ограничена преимущественно кризисным развитием политического процесса, недостатком времени или реформаторской энергии инициаторов реформ. Российские реформаторы очень быстро увлекаются всевозможными идеями, заимствованиями, часто увлекают ими народ, но их политической энергии хватает лишь на удержание власти и самопиар. Поэтому поведение лидеров очень похоже на стратегию временщиков, не склонных завершать, доводить начатое до конца.

На практике 1990-х гг. многие российские реформаторы открыли для себя закономерность: реформы социальной сферы должны иметь эволюционно-реформистский характер, поскольку процесс освоения населением новых стандартов потребления, адаптации к новой социальной действительности в условиях доминирования среди населения преимущественно патерналистских ожиданий всегда требует достаточно продолжительного времени. Как правило, наши реформаторы не располагают столь ценным ресурсом, каким является время, ведь в любой момент могут измениться и экономическая, и политическая составляющие всего процесса реформирования.

Такая особенность проявляется не только на государственном, но и на институциональном уровне. Быстрая смена состава кабинета министров в России определяет на протяжении всего постсоветского времени фрагментарность, непостоянство, частую смену социальных приоритетов в процессе реформирования. Этим в числе прочего, на наш взгляд, и объясняются очевидная непродуманность и предпочтительное следование революционной модели в процессе социального реформирования. Предпочтительно революционный характер политического развития объясняется, как мы полагаем, не только ярко выраженной экспансивностью российских лидеров, но и незнанием ими циклических законов, их частыми нарушениями. Если исходить из революционности политического процесса, то для элиты характерна ориентация на быстрые, благоприятные перемены в обществе. Эта ментальная особенность также во многом определяется условиями российской «почвы».

Взаимосвязь особенностей климата, трудовой деятельности и национальных традиций была отмечена еще В. О. Ключевским. «В одном уверен великоросс — что надобно дорожить ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться с поля. <.> Так, великоросс приучился к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время; но нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии»²¹.

Идея большого скачка, начиная от Петра I, не покидала ни декабристов, ни народников, ни большевиков. Не покидает она и современных рыночников. В. И. Пантин объясняет такую закономерность тем, что «в периоды повышательных волн наше отставание от стран с развитой рыночной экономикой становится не только весьма ощутимым, но и прямо угрожающим существованию России. Отсюда вынужденные, чаще всего неподготовленные, но неизбежные реформы, которые начинают новый виток российской модернизации»²². Идейная одержимость российской элиты на цикле «реализации идей» приводит к упрощению (примитивизации) проблемного поля, примитивной интерпретации сложных социальных проблем. Акцент элитами делается на скорости проводимых реформ и часто в ущерб их качеству.

Для политического сознания россиян характерна ярко выраженная персонализация политической жизни: установки, симпатии и антипатии россиян ориентированы, скорее, на личности конкретных политиков, чем на политико-идеологические программы. Исторически почти все российские политические партии, организации, движения формировались вокруг известных личностей, получивших популярность на экономическом, общественном или политическом поприще благодаря своим личным качествам, связям, выступлениям на публичных встречах, в СМИ и т. д. Большинство политических партий в России — это партии вождистского типа.

Для современной России также характерен слабый уровень демократизации. Дело, видимо, в недостаточно высокой адаптированности образа «демократия» в российских условиях. В этом отношении Д. Н. Замятин справедливо отмечает, что, например, «империя — это максимально мощный пространственный образ. А образ демократии никак не конвертируется в образ империи, хотя иногда пытаются это сделать: либеральная империя, технологическая империя. <.> Здесь всегда есть зазор. И зазор этот как раз образно-географический. Ведь демократия по своему происхождению — древнегреческий термин. А что это такое? Маленький полис, городок с близкой округой. Изначальный образ демократии не содержит мощных образов бескрайних пространств. Демократия — это точечная вещь. <.> И, может быть, это причина того, что демократия остается локальной. Пытаясь ее насадить то ли в Ираке, то ли в Таиланде, то ли в России, все время получают какие-то нестыковки»²³. В силу чрезвычайно слабой географической и ментальной адаптивности этого образа процесс демократизации в России носит преимущественно имитационный характер.

Еще одна особенность политического сознания — одержимость внешними идеями, заимствованиями и вечный спор между «западниками» и «славянофилами», поэтому Россия в идейном плане является очень нестабильной страной. Идейное наполнение реформ в России происходит за счет всевозможных идейных заимствований из стабильных социальных систем и экономик, выступающих в качестве референтных для правящей элиты. Поэтому и модель социальной политики, как правило, формируется по принципу «кто из ведущих стран оказывает доминирующее влияние на новых лидеров, социальную модель того государства они и заимствуют». Освоение социальных заимствований, не имеющих прочной исторической и ментальной основы, осуществляется в режиме политических имитаций.

Все эти «условия почвы» часто не дают никаких оснований для оптимистических сценариев становления в России подлинно социального государства. При существующем раскладе в России скорее возможно становление модели декларативного социального государства. Этот процесс модернизации нередко представляет собой имитацию «результата», но далеко не «алгоритма». Практические результаты от такой модернизации вовсе не велики, хотя пропагандистски преподносятся как достаточно значимые. Поэтому результат социальной модернизации, как правило, не может служить залогом политической устойчивости (в стратегическом плане), но может выступать довольно значимым фактором политической стабильности (в тактическом аспекте).

В связи с вышесказанным одно из центральных условий успешного реформирования заключается в том, что любые кардинальные перемены общественной жизни становятся реальностью, если учитывается существующая ценностно-мотивационная область допустимых изменений. Добиться этого сложно, так как мотивационному обеспечению реформ противодействует, с одной стороны, сложившийся баланс интересов индивидов и социальных групп, с другой — сформировавшиеся стереотипы общественного сознания.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См.: Страда В. Хронотоп России // Новая Юность. 1997. № 5—6; Цымбурский В.Л. Россия — Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и геополитика. М., 2000. С. 35—49.

² См.: Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. 224 с.

³ Замятин Д.Н. Культура и пространство: моделирование географических образов. М., 2006. С. 36.

⁴ Лебон Г. Психология народов и масс // Западно-европейская социология XIX — начала XX в. / под ред. В.И. Добренькова. М., 1996. С. 98.

⁵ Там же. С. 101.

⁶ Там же. С. 113.

⁷ Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. С. 8.

⁸ Шкаратан О.И., Ильин В.И. Социальная стратификация России и Восточной Европы: сравнительный анализ. М., 2006. С. 52.

⁹ Шпенглер О. Закат Европы: в 2 т. М., 1998. Т. 2. С. 121.

¹⁰ Замятин Д.Н. Культура и пространство ... С. 115.

¹¹ Пантин В.И., Лапкин В.В. Философия исторического прогнозирования: ритмы истории и перспективы мирового развития в первой половине XXI века. Дубна, 2006. С. 123.

¹² См.: Государственный национальный доклад «О состоянии и использовании земель в Российской Федерации в 2009 г.».

¹³ Исаев Б.А., Баранов Н.А. Политические отношения и политический процесс в современной России. СПб., 2008. С. 317.

¹⁴ Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская власть, русская система, русская история // Красные холмы: альм. М., 1999. С. 188—189.

¹⁵ Там же.

¹⁶ Виногродский Б.Б. О четырех великих романах Поднебесной: «Трое-царствие», «Сон в Красном Тереме», «Путешествие на Запад», «Речные заводи» — их особенности и свойства. URL: http://www.bronislav.ru/ radio/006_2008_11_07.mp3 (дата обращения: 15.09.2010).

¹⁷ См.: Исаев Б.А., Баранов Н.А. Политические отношения и политический процесс ... С. 317.

¹⁸ См.: Ермоленко Т.Ф. Патернализм в политической культуре России // Российская историческая политология. Курс лекций: учеб. пособие / отв. ред. С.А. Кислицын. Ростов н/Д, 1998. С. 223.

¹⁹ Янов А.Л. Россия: у истоков трагедии. 1462—1584. М., 2001. 559 с.

²⁰ См.: Исаев Б.А., Баранов Н.А. Политические отношения и политический процесс ... С. 329—330.

²¹ Ключевский В.О. Русская история: полный курс лекций // В.О. Ключевский. Соч.: в 8 т. М., 1956—1959. Т. 1. С. 313—314.

²² Пантин В.И. Волны и циклы социального развития: цивилизационная динамика и процессы модернизации. М., 2004. С. 209.

²³ Цит. по: Ваганов А.Г. Воля к воображению пространства // НГ-Нау-ка. 2008. 28 мая.

Поступила 17.09.10.