А. Л. Филатова. Развитие провинциальных музеев России в постперестроечный период

А. Л. ФИЛАТОВА

РАЗВИТИЕ ПРОВИНЦИАЛЬНЫХ МУЗЕЕВ РОССИИ В ПОСТПЕРЕСТРОЕЧНЫЙ ПЕРИОД

ФИЛАТОВА Александра Львовна, докторант кафедры культурологии Мордовского государственного университета.

В конце 80-х — начале 90-х гг. ХХ в. в политической и культурной жизни России произошли значительные перемены, которые не могли не сказаться на развитии провинциальных музеев. «Эпоха директивных документов и обязательных установок в музейном деле закончилась. Музеи получили самостоятельность и свободу выбора. Однако далеко не все местные музеи оказались в состоянии ими воспользоваться. В особенности сложное положение попали краеведческие музеи: привычные, спускавшиеся сверху схемы и стереотипы отбора и подачи материала, оказались разрушенными, интерес у публики — потерян, культовые здания, где находилась значительная часть краеведческих музеев, были возвращены церкви»¹. В Саранске, например, встал вопрос о передаче здания Республиканского краеведческого музея в ведение епархии, а здание Музея редкой книги и комплекс «Макаровский погост» освобождены от экспозиций и переданы церкви. Примерно в это же время расформирован Музей интернациональной дружбы.

Ситуация с провинциальными музеями во многом отражает состояние общества и его культуры переходного периода, утративших прежние ориентиры и стоящих перед проблемой выбора и самоопределения. Универсальный тип краеведческого музея, в течение многих лет реализуемый в городах и весях России, утратил свою жизнеспособность. Смысл краеведения, многоаспектного по своей природе явления, сводился в музеях к унылому однообразию: типовой структуре и отражавшей ее экспозиции, начинавшейся чучелом медведя и зубом мамонта и заканчивающейся образцами продукции местной промышленности. Что касается музеев Мордовии, то в коллекции обязательно присутствовали предметы быта мордвы, мордовский костюм, награды воинов-земляков.

«Новая общественно-политическая ситуация в 90-е годы привела к серьезным изменениям в отношениях центра и регионов, но только не к ожидавшемуся росту духовного потенциала провинции. На местах возникли национально-культурные объединения, товарищества художников, организуются выставки художников разных школ и направлений. Но без дотаций им не прожить. Редкими стали передвижные выставки столичных музеев. Новое поколение знает о столичных музеях из телевизионных передач или не знает совсем», — писал Л. Н. Коган².

К счастью, он оказался не прав. Столичные и провинциальные музейные сотрудники и галеристы постепенно восстановили прежние контакты и наладили новые. В ЦДХ и лучших московских галереях оказались востребованными работы провинциальных художников и дизайнеров. На примере саранских музеев заметно увеличение количества выставок художников из других городов, а местные художники, особенно объединение «Артома», часто экспонируют свои работы за пределами Мордовии, их произведения находятся в государственных и частных собраниях России и зарубежных стран.

В перестроечные годы в Министерстве культуры РФ разработали экскурсионно-туристическую схему, которая предписывала какому краеведческому музею что пропагандировать, но не всегда учитывала местную специфику. Например, краеведческому музею в г. Порхов, основанном Александром Невским и расположенном в крепости XIV в., было предписано рекламировать успехи района в сельском хозяйстве. Отметим, что Порхов окружен кольцом старинных усадеб, где раньше отдыхали известные писатели и художники, среди них — П. В. Анненков, В. А. Милашев-ский, В. Ф. Ходасевич, М. М. Зощенко, О. Э. Мандельштам, К. И. Чуковский и др. Музейным работникам удалось сохранить прежнюю экспозицию, что позволило позже провести цикл выставок, посвященных порховским усадьбам. Можно сказать, что определенный консерватизм провинции часто на деле оборачивается разумной мерой в противовес унифицированному диктату столичных инстанций.

Это лишь один пример того, что в переходные времена повышается активность музейных сотрудников и краеведов. Несмотря на недостаток средств, оформляются новые вы-

ставки, разрабатываются инновационные формы музейной работы, из фондов извлекаются интересные материалы, в прессе публикуются заметки о хорошо забытом прошлом. Главное — появились новые виды музейных учреждений — детские художественные галереи (г. Волгоград), первый в России музей-завод (г. Нижний Тагил), экомузеи в Сибири и многие другие.

Провинциальные музеи взяли на себя функции не выдержавших испытание социальных структур и институтов — клубных учреждений, творческих союзов, общественных организаций, например, музеи-библиотеки в малых провинциальных городах.

Рубеж веков — благоприятное время для российских музеев, так как в столице и провинции открывались новые музеи с оригинальной тематикой, например, Музей трудного детства (г. Псков), Музей новогодней игрушки (г. Великий Устюг), Музей желудка сома (рыбзавод на о. Балхаш), Музей воздуха (Тверская область), Музей человеческого варварства и свинства (г. Владивосток), Музей нечистой силы (г. Углич) и др. Многие из них создавались не на пустом месте: основная часть их фондов складывалась из коллекций местных энтузиастов и стараниями краеведов, нередко они вырастали из школьных, заводских, «народных» музеев.

В конце ХХ в. в музейной среде России отчетливо заявляет о себе тенденция к отысканию собственного, не похожего на другие, профиля. Активисты этого направления сами формируют музейные коллекции и собрания, отыскивая их не только в историческом прошлом, но и в народном фольклоре. Иногда обыгрывается этимология названия города: в 1991 г. в г. Мышкин появился «Музей Мыши», в г. Петушки — «Музей Петуха», в Тамбове — «Музей тамбовского волка».

Провинциальные музеи открываются на основе местных производств и ресурсов: музеи «Тульские самовары», «Тульские древности», «Тульский пряник» — Тула, «Музей кружев» — Мценск, «Музей золотого шитья» — Торжок, «Музей мороженого» — Белгород и др. Открытие таких музеев не только стимулирует интерес населения и туристов к истории края, города или села, но и способствует возрождению местных промыслов и оживлению производства.

В конце ХХ в. в России появляются первые частные музеи, где выбор тем и коллекционного материала индивидуален, например, в Екатеринбурге открылись музей «Не-вьянская икона» Е. Ройзмана и «Музей камня» В. Пелепенко; в Ярославле — «Музей старинных часов, колокольчиков и музыкальных инструментов» Дж. Мостославского, Угличе — «Музей-библиотека русской водки» А. Соломонова, с. Троицкое-Антропово Чеховского района — «Музей палаты ¹ 6» А. Суповой и др.

Многие провинциальные музеи отличаются не только оригинальной коллекцией, но и интересной концепцией развития музея и города. Поэтому, несмотря на то, что мемориальные предметы новых музеев разновременны, экспозиционный материал не в полной мере отвечает задачам и уровню коллекций, а подчас не соответствует названию музея, мемориальность большинства экспонатов сомнительна или откровенно вымышлена, об исторической типологии в предметах быта не может быть и речи, и все же музей действует и привлекает посетителей.

Следует отметить, что новые музейные технологии уже работают и дают результат. Конечно, не все музеи выдержат испытание временем, но перспективы — несомненны.

К концу ХХ в. в провинциальных российских музеях, сотрудничавших с лабораторией музейного проектирования при Российском институте культуры, которая дает развернутые характеристики различных методологических подходов, а также анализирует социально-проектную и исследовательскую деятельность музеев, заработали новые программы. Так, музейный комплекс «Нижнекамский конгломерат» (1988) разработан как территориальная программа развития комплекса разнопрофильных музеев Республики Татарстан; Музей-заповедник «Кижи» (1997) — как новое прочтение концепции музея; Музей-заповедник «Торум-Маа» (1994) — как модель развития новой генерации экомузеев, интегрированных в сообщество национальной интеллигенции; Ивангородский музей-заповедник (1989) — переориентирован с военно-исторического на историко-культурное направление на фоне нарастающей напряженности межнациональных отношений на границе России и Эстонии; Музей освоения Севера в г. Губкинском (Ямало-Ненецкий автономный округ) (1998) — как музей-трансформер, адаптированный к условиям экстремальных ограничений экспозиционного пространства, обеспечивающий конструктивное взаимовлияние нового учреждения культуры и динамичного городского сообщества; Детский музей в г. Ноябрьске (1996) — как развернутое теоретическое обоснование интерактивных методов музейного экспонирования; Музей-заповедник «Шушенское» в Красноярском крае (1995) — как проект модернизации мемориального комплекса и его преобразования в историко-этнографический музей-заповедник; Музей освоения Норильского промышленного района в г. Норильске (1995) — как оригинальная функциональная модель музея, рассматривающая его фондовую работу как ресурсоформирующую, экспозиционную, духовно-производственную, образовательную, продуктореализующую и др.

На базе 15 российских музеев «осуществлялся синтез ранее накопленных знаний и опыта с новыми представлениями и опережающими идеями, созданы новые модели музейных учреждений, исследовались новые технологии музейной деятельности и новые теоретические положения, разрабатывались новые подходы к организации музейной работы как культурной, социальной и экономической деятельности», — замечает Н. А. Никишин³.

Однако качество работы этой группы музеев находится на разном уровне. Новые тенденции прослеживаются в Ярославском музее-заповеднике, Музее-заповеднике «Шушенское», в экомузее «Оуэн сир Мах», Музее-театре в Ханты-мансийском автономном округе, Объединенном мемориальном музее Ю. А. Гагарина (г. Гагарин) и др. В остальных музеях экспериментальной группы новые подходы в музейной практике не дали таких явных результатов. М. Е. Каулен отмечает: «К сожалению, положение этих необычных и непривычных объектов в музеях сегодня сходно с положением музейных предметов в XIX веке, в тот момент истории музейного дела, когда не пришло еще осознание необходимости сохранения всего, что вошло в музейное собрание, и сложившиеся коллекции легко исчезали и распылялись. До сих пор в большинстве музеев весь комплекс видов деятельности, связанных с непредметными формами наследия, относят к «нетрадиционным видам культурно-образовательной деятельности», не отделяя от имитации, театрализации, музейных праздников и других форм работы с посетителями. Подлинные элементы живой традиции, чрезвычайно хрупкие и требующие бережного отношения, соседствуют с грубыми имитациями»⁴.

Разные мнения о деятельности музеев нового типа свидетельствуют, что не все из запланированного получается, но эксперименты не останавливаются. Более того, кроме музеев, курируемых лабораторией, появилось много самостоятельных музеев со своей оригинальной тематикой, что способствовало большему разнообразию в системе культуры вообще, и провинциальных музеев в частности, расширению «генофонда» воздействия, росту ее динамичности; именно эти факты позволили Д. Лихачеву говорить о «музейном ренессансе» в России.

Отметим, что при всех трудностях, переживаемых провинциальными музеями, их роль в культурной жизни общества не уменьшается, а возрастает. «Может устареть все: пьеса, спектакль, кинофильм, симфония, книга. Не стареют, но и постоянно возрастают в своей моральной и материальной ценности лишь музейные коллекции», — говорил А. Крейн⁵.

Можно сказать, что перемены в политической и культурной жизни России конца ХХ в. отразились на деятельности музеев, переориентировавших и активизировавших свою работу в соответствии с развитием современных социально-гуманитарных наук, решая задачу комплексного, полидисциплинарного подхода к исследованию и передаче информационного потенциала культурного наследия, хранимого в музее. В XXI в. российские провинциальные музеи вступили, не утратив своих позиций как феномена культуры, разрабатывая новые концептуальные решения и формы работы, учитывая опыт зарубежной музейной практики, адаптировав его к современным российским условиям.

Провинциальная культура большинства областей России в конце ХХ в. не была «чистым листом» или подражанием столичной культуре. Постоянно учитывалось, что наибольшие условия для усвоения культурно-исторического наследия дает та среда, которая окружает человека с детских лет и способствует раскрытию духовных связей и явлений, а также порождает чувство сопричастности миру провинциальной культуры. Именно привычная среда помогает воспринимать факты и события не только рационально, но и эмоционально.

«Непременным атрибутом общественного сознания является историческая память, которая в условиях коренных общественных сдвигов имеет тенденцию к оживлению своей роли в духовном потенциале как отдельного человека, так и народа в целом. Нельзя сформировать новую российскую государственность, новое российское гражданское общество без определенного уровня знаний, понимания и уважения к собственной истории», — подчеркивал Ж. Т. Тощенко⁶.

Отметим, что любые новации исторического или культурного порядка в России неизбежно отражались в провинции, где они сталкивались, соприкасались, взаимодействовали с особенностями социокультурной среды региона.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹   Размустова Т. О. Феномен местного музея в контексте культуры российской провинции // Социс. 1998. ¹ 5. С. 64.

²  Коган Л. Н. Место и роль ментальности в системе национальной культуры // Культура и этноэтика. Вып. 1. Этноэтика: методологические проблемы определения. Киев, 1992. С. 60.

³ Никишин Н. А. Социальные проекты в музейной сфере // От краеведения к культурологии. М., 2002. С. 217.

⁴  Каулен М. Е. Нематериальные объекты наследия в современном музее // От краеведения к культурологии. М., 2002. С. 233—247.

⁵ Крейн А. З. Записки музейного работника // Советский музей. 1990. ¹ 1. С. 13.

⁶  Тощенко Ж. Т. Историческая память и социология // Социс. 1998. ¹ 5. С. 5.

Поступила 27.10.07.