В. В. Ильин. Проблема демаркации: гносеология versus социология

В. В. Ильин

Проблема демаркации: гносеология versus социология

В. В. Ильин, профессор кафедры философии Московского государственного университета, доктор философских наук

Гносеологическая проблема демаркации решается двояко. В первом случае вводятся основания, противопоставляющие мир науки миру ненауки как порядки мыследеятельности (внутренняя непротиворечивость, потенциальная опытная проверяемость, рациональность, каузальность, воспроизводимость, интерсубъективность). Здесь задается водораздел научного подхода и подхода, не способного претендовать на научность (проскория, профетизм, шарлатанство и т. п.). Во втором случае вводятся основания, позволяющие квалифицировать нечто как науку в пределах конкретных хронотопов. Здесь задается водораздел того, что реально относится к темпомиру науки, и того, что к нему не относится (однако в потенции способно к нему относиться); учитываются разрешающие возможности эмпирического, теоретического, операционного базисов, Н-существования, постулатов значения, горизонтов истолкования, презумпций языка, пресуппозиций понимания. Учитываются также средства, которыми располагает ум для налаживания систематического познавательного процесса.

Научность не задается лишь терминами науки. Если взять в расчет роль базисного сознания, то правильно полагать, что научность как гносеологический признак складывается как социально-эпистемическое резюме на стыке мира знания и мира жизни в виде предмета базового консенсуса.

Наука, научность, мир знания, ratio черпают «последние» ответы в ненауке: социокультуре, убежденностях Lebenswelt, определенность которых видоспецифицирует характер фаций («круги», «vis dormitativa», «симпатия — антипатия» и т. п.). Инкорпорируясь в знание через фации, комплексы-достояния социокультуры утрачивают «вненаучную» генеалогию. Таков принцип наименьшего действия, транслированный в физику из метафизики (телеологии) и ставший внутренним регулятивом изысканий — принципом «простоты»¹. В научном опыте — простота, в художественном — гармоническая грациозность, движение с наименьшей затратой сил, максимальной целесообразностью в действиях.

Порочный круг Т. Куна: парадигма — система взглядов научного сообщества, научное сообщество (консолидировано парадигмой) ликвидируется социально-эпистемически — развертыванием социологической модели знания. Разделяющее парадигму научное сообщество есть множество лиц, запечатлевающих на скрижалях истории единые принципы мировидения. Это использование специфических скрытых допущений; причастность базовому значению; восприятие, трактовка заключенных в ситуациях возможностей; рельеф интеллектуальной атмосферы; характерная темперирован-ность онтологии.

Ввиду орбитальности мысли лишенный возможности возвыситься над собственной фантазией человеческий разум есть представитель типа, от которого выступает фация. С этой точки зрения научное знание — не название разряда, области, занимающей необозримую когитальную нишу. В этом смысле научное знание — обозначение чего-то узкого, сосредоточенного в фации.

Фациальный подход снимает идею универсальной демаркации науки и ненауки (как и идею абсолютности признаков всеобщности, необходимости). Понятие науки устанавливается в пределах фации. Нечто совокупно-сквозное, удерживаемое в фациях относительно науки отличает не знание, а регулятивные интенции социокультуры по поводу символического образа знания и принципов его преобразования в познавательном опыте.

С позиций фациального подхода понятие науки вводится не как застывшая форма, а как амальгама подвижных со-циально-эпистемических представлений, диспергированных до понятия разрядов науки (неофиты — типаж веры, институционализированное знание, первопроходчество-пионерство).

Такая трактовка оптимизирует толкование рациональности науки и переносит акценты со знания на функциональные деятельностные ниши. Прав С. Тулмин, настаивая, что рациональность — атрибут не конечного результата, а пути, к нему ведущему, т. е. деятельности².

Если говорить о фациальном единстве науки, следует акцентировать внимание на наличие согласованности мировосприятия поколений, исследовательских групп — некоем базовом консенсусе. Скажем: есть каузальность, но нет детерминизма и индетерминизма.

Сказанное дополнительно нюансирует тему «универсальность науки». Всеобщность, необходимость знания — дериваты не столько логизации, сколько социализации. Социально-эпистемическая транскрипция данных признаков — внутренняя тождественность, когерентность фигур мысли, выстраивающей сценарии мирового порядка: по части онтогенетики — фундаментальная сходность, коренящаяся в типологичности предпосылок символического конструирования реальности; по части чувственности — общность реальности, опосредованной «сравнимым чувственным опытом»; по части когнитивности — каноничность мыслеобразов мира.

Реальность когитально впаяна в начала, социальные по своей природе. Гиперболизация указанного, естественно, влечет гримасы социологизирования знания под эгидой социологического конвенционализма, релятивизма, нигилизма, скептицизма. Освобождение от последнего — понимание предметности, во-первых, чувственности (она отнесена к объектам действительности, высокий адаптивный статус сенсорики предопределяет проецируемость на эмпирическую интерпретацию абстрактных образов); во-вторых, непустоты санкционируемых фацией когниций, отнесенность которых к объектам действительности удостоверяется процедурой исключения. С еще большей силой стремление связать символические формы с status rerum проявляется в тенденции конструировать претендующие на достоверность теории на обобщенных фактах. Например, «главные постулаты термодинамики основаны на невозможности вечного двигателя. Механика основана на осознанном законе инерции. Кинетическая теория газа основана на эквивалентности тепла и механической энергии, специальная теория относительности — на постоянстве скорости света... Относительность по отношению к равномерному прямолинейному движению есть опытный факт»)³.

При этом входящие в состав фации теории эвристически не едины. Уместна аналогия с популярным центром и непопулярной периферией (теория относительности Эйнштейна и релятивистская теория гравитации Логунова). Фация как набор образцов рассуждения, схем понимания представляет замкнутый контур, стягивающий на себя силовые линии мыс-леобработки реальности. Между тем в познании, в отличие от физической природы, где тела любой массы и состава движутся одинаково при одинаковых начальных условиях, перманентно намечаются новые возможности.

Проблема рациональности науки не имеет всеобъемлющего решения. Для статического разреза рациональное конституируется регулятивным интервалом фации. Для динамического рациональное конституируется инвариантным моментом изменений фациальных регулятивных интервалов. Современная фациальная ситуация допускает объяснение избыточной величины массы во Вселенной предположением «темной материи». Одно неясное истолковывается другим еще более неясным. Рациональность приема «неизвестное науке через неизвестное, но допустимое в социокультуре», удовлетворяющего общему когнитивному месту решать пограничные (конечные) проблемы апелляцией к базисному знанию, несомненна. Однако рациональность может растрачивать и утрачивать такое свое качество в новом фациальном интервале, где концепты «избыточная масса», «темная материя» в качестве нерациональных недоразумений могут быть объявлены ненаучными. Трансценденталистская гносеология концептуализирует знание «вообще», высказывается в подобном ключе и о его рациональности. Суть дела состоит в том, что рациональность эксплицируется в интервалах фаций. Познаватель предпринимает лишь шаги, санкционированные фацией.

Истина требует «безусловной» реальности и «безусловной» разумности⁴. О такой истине, такой разумности, получаемых незаведомым образом, высказываются в «идеальном курсе» гносеологии. В гносеологии текущего познавательного процесса невозможно установить (ибо нет «заднего числа»), что именно в знании корреспондирует «безусловной реальности» и «безусловной разумности».

Головоломность коллизии состоит в том, что наличный строй мысли не может в отношении самого себя ввести критериологию рационального. Разрешено все, что не запрещено. Но мы не знаем полного списка запретов. По этой причине квалификация «рациональное — нерациональное» с должным правом вводится post factum. Иная тематизация сюжета влечет апологетическую, репрессивную платформу бытия знания. Если, подобно политической элите, научная элита начинает от идеала рационального непосредственно определять, что «должны учить наши дети, в каком случае человек может считаться полезным членом общества, что. можно есть, как. можно жить»⁵, разворачивается эписте-мологически индуцированная колонизация.

Мир мысли обслуживает мир жизни, но не подчиняет его. Противоядие тлетворному сциентистскому насилию — здоровая критика, аналитика, склоняющая к развенчанию рациональной самоисключительности того или иного сценария науки (образа знания). По мере прогресса культуры развитие вытесняет принуждение. По этой причине важно не столько устанавливать запреты, сколько поощрять снимающие их рассуждения.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См.: Ильин В.В. Теория познания. Эпистемология. М., 2010. С. 91.

² См.: Toulmin S. From form to function: Philosophy and history of science in the 1950's and now // Daedalus. Cambridge (Mass.). 1977. V. 106. № 3. P. 133.

³ Холтон Д. Тематический анализ науки. М., 1981. С. 85.

⁴ См.: Соловьев В.С. Критика отвлеченных начал. М., 1980. С. 305.

⁵ Feyerabend P. In defense of Aristotle: Comments of the Conditions of content increase // Progress and rationality in Science. N. Y., 1978. P. 170—171.